Неизвестный Филби

Исходя из этого, требовалось собрать дополнительные доказательства. Вполне очевидно, что в качестве первого шага надо было попытаться поймать Мэя с поличным на встрече с советским представителем. В тот же день после обеда мы вторично встретились с Холлисом, на этот раз в присутствии Леонарда Бэрта. Профессиональный сотрудник Департамента криминальных расследований (CID), Бэрт был прикомандирован к МИ-5, где в его обязанности входило: а) связь со Скотленд-Ярдом и б) допросы подозреваемых лиц. Было решено, что Бэрт обеспечит с помощью CID тщательное наблюдение (силами переодетых в штатское сотрудников) за пабом в день ожидаемой встречи. Сам Мэй также будет взят под круглосуточное наблюдение, а его телефон поставлен на прослушивание (само собой разумеется, я при первой же возможности сообщил обо всем этом советской стороне; не помню только точно, с каким разрывом во времени).

И вот наступил день, когда должна была состояться явка. Переодетые люди Бэрта заняли исходные позиции. Но ничего не произошло. Советский представитель так и не появился. Мэй провел целый день в своей квартире, разговаривая (если верить вмонтированному в телефон подслушивающему устройству) лишь с самим собой. Ни одного слова из его болтовни нельзя было различить. То, что советский разведчик не вышел на явку, было понятно, поскольку сработало мое предупреждение. Но почему не вышел Мэй? Может, он решил прекратить агентурную работу? Или его тоже успели предупредить за такое короткое время? У меня не было ответов на эти вопросы.

Теперь уже британская сторона попала в затруднительное положение. Невыход Мэя на явку можно было истолковать как доказательство ложности информации, полученной от Гузенко, или просто как его ошибку. Проведя еще одно совещание, мы решили поручить Бэрту совершить прямой подход к ученому-ядерщику и попытаться добиться от него признания. В назначенный день Бэрт отправился на квартиру к Мэю.

Я вновь очутился в кабинете Холлиса, чтобы выслушать отчет Бэрта. Первая попытка оказалась неудачной: Мэй отверг предъявленные ему обвинения. Но Бэрт был опытным и грамотным специалистом по части допросов. Он заявил, что дает Мэю сутки «на размышления», и на следующий день вновь приступил к атаке.

Со второй попытки Бэрту удалось добиться успеха. Мэй подписал признание, чрезвычайно короткое и неполное. В нем в основном говорилось, что он сообщал некоторую (не уточнено, какую именно) информацию советскому представителю (безымянному), а также передал ему маленький образец обогащенного урана-235. Этого, однако, оказалось достаточно для того, чтобы возбудить судебный иск.

Английской стороне предстояло преодолеть еще одно препятствие. В процессе выбивания из Мэя признания Бэрт не сделал предупреждения, требующегося по закону при любом полицейском допросе, а именно: «все сказанное вами будет запротоколировано и может быть использовано против вас». С точки зрения юридической техники признание Мэя было получено незаконным путем и поэтому не могло фигурировать в суде в качестве улики. Сильный адвокат был бы способен на основании этой зацепки аннулировать иск. Но Мэй, к сожалению, не располагал достаточными средствами для того, чтобы оплатить услуги опытного защитника. На суде, где я присутствовал вместе с Холлисом и Бэртом, он был представлен своим стряпчим, который упомянул «явно незаконный способ» получения признания. Однако тут же добавил, что он не собирается в подробностях останавливаться на этом пункте. Я видел, как после этих слов счастливо заулыбался Бэрт. Последняя линия обороны Мэя пала без боя.

Представим теперь, что Мэй отверг все выдвинутые против него обвинения. Я уже высказывал мнение, что в таком случае не было бы судебного иска. Но, для того чтобы еще более подробно исследовать его положение с точки зрения закона, давайте предположим, что власти все же решили привлечь его к суду. Как развивался бы процесс?

Прокурор, выдвинув обвинение в шпионаже и столкнувшись с опровержением Мэя, должен был бы представить в качестве доказательств две шифр-телеграммы, которыми обменялись Оттава и Москва. Ему также пришлось бы представить в качестве свидетеля живого Гузенко. Тому предстояло дать клятву в том, что: а) данные телеграммы действительно являются документами, которыми обменялись Оттава и Москва, и б) что упоминаемый в телеграммах «Алек» есть не кто иной, как Мэй. Аллан Мэй тут же заявил бы, что ничего не знает об этом деле.