Неизвестный геноцид: Преступления украинских националистов на юго-восточном пограничье Польши 1939-1946

Доклад Ассманн и вся конференция были лишены участия ученых, знакомых с воспоминаниями и исследующих их и возможности справиться с ними, используемые в Центральной и Восточной Европе. Ассманн выразила свое мнение на тему статуса «комме-моративного сознания» в странах, истории которых она не изучала; кроме того, она приняла как само собой разумеющееся, что при конструировании европейской памяти надо опустить все метафизические размышления. Дерзость в приведении подобных высказываниях по отношению к таким странам, как Польша или Литва, где подавляющее большинство населения является религиозным, вызывает мозговые конвульсии. Это, как я понимаю, частое явление в немецкой интеллектуальной жизни. Смелость немецкого теоретизирования относительно мира и окружающей действительности хорошо известна, а также многократно была одобрена и принята в научных кругах стран «Первого мира». Но когда эта самая смелость бьет по людям, на чьей земле немцы построили лагеря смерти, людям, которые остались практикующими христианами, она становится чем-то, что принять невозможно.

Меня удивляет, что такой ученый, как Ассманн, будучи высокочувствительной к страданиям евреев, и сориентированный в вариантах контекстуализации еврейский исторических воспоминаний, посчитала себя лицом, достаточно компетентным для создания теории относительно народов, ей неизвестных. Единственно возможным вариантом объяснения может быть, что 50 лет молчания, навязанного советским террором негерманской Центральной и Восточной Европе, привели к тому, что теперь у немецких ученых появилась позиция, будто странам к востоку от Германии нечего сказать по поводу Второй мировой войны, и что все уже было сказано исследователями Холокоста и немецкими исследователями.

Ассманн с одобрением приводит мнение Петера Эстерхази о «лжи относительно единственного преступника и… неправде относительно исключительной жертвы Второй мировой войны». Ни разу не вспоминает она о переломных, но забытых двух первых годах Второй Мировой войны от сентября 1939 до немецкого нападения на Советскую Россию (т. е., скорее, и на оккупированные Советским Союзом польские земли) 22 июня 1941 г. Она элементарно не знает, кто там воевал, против кого, когда и почему, и какие у этого были последствия. Она ссылается на комментарии Христиана Майера относительно «зверств», совершенных немцами «в Польше и России». Однако можно ли на самом деле отбросить все последствия немецких деяний в Польше, на Украине, в Литве при помощи единственного слова «зверства», а затем читать лекции о том, как эти страны должны справляться с собственным знанием об этом и с собственными воспоминаниями? На конференции Немецкого исторического института не было ученых, представлявших польские, литовские, латышские, эстонские, белорусские или украинские территории — не было Анджея Пачковского, Януша Куртыки, Яна Кеневича, Анджея Новака, Генрика Виснера, Антония Дудки, Яна Жарина, Мари-уша Мушиньского, Петра Гонтарчика, Марека Яна Ходакевича или Себастьяна Боемского. В сущности, вся эта конференция кажется организованной таким образом, чтобы лишить слова восточноевропейских католиков. Немецкие обычаи ставят Германию в «центр» цивилизации и интеллектуальной артикуляции, признавая, таким образом, немецких ученых уполномоченными самостоятельно транслировать голос «периферии» (Центральной и Восточной Европы). Эта «иная Европа» признается местом для колонизации, наставлений, экспериментов инициированного Германией исторического прогресса, но никогда не считается местом, которое может предложить собственную точку зрения — местом, где западная цивилизация развивается неповторимым, несколько отличным от Западной Европы образом, но также, без сомнения, остается и строится на западном, латинском, фундаменте. В недавней статье историк Ян Кеневич аргументировал, что прибалтийские государства, а также Польша, Венгрия, Чехия и Словакия изобрели собственную цивилизационную модель, опирающуюся на те же самые, что и принятые в Западной Европе, принципы, но примененные иным образом, с учетом других географических и политических обстоятельств[541].

Я не знаю ни одного немецкого ученого, который захотел бы всерьез принять во внимание такие тезисы. В немецкой историографии страны к востоку от Германии существуют как не культурно-родственные, а как отдельные и самостоятельные элементы бытия. Все они подгоняются под туманный образ некоей территории, которая требует наставников и артикуляции извне — образ остановки по дороге в Россию, которой немцы до сих пор очарованы.

Представление Ассманн еще более укореняет эти дурные привычки колониального сознания. Она предложила модель памяти, которая, как она заявила, является универсальной, хотя базируется исключительно на опыте Западной Европы и Германии, а также на теориях марксистской франкфуртской школы. Я считаю, что без того, чтобы принять во внимание голоса и точку зрения новой Европы, проект создания общей европейской исторической памяти не может быть запущен.