Неизвестный Юлиан Семёнов. Возвращение к Штирлицу

– В окошко глянь. Не бойсь, не бойсь, заглянь, там решетка, все одно ничего не сделаешь. Вишь одноэтажненький домишко? Это тюряга, а за тем забором – наш спецлагерь для тех, кто вроде тебя фордыбачит и лягается. Знаешь, что такое спецлагерь? Это вот что: немцы – химики, они, когда кой-чего изобретают, на жидочках испытывают, но ведь жид – из юркости составлен, поди угадай, как немецкие лекарства будут на обыкновенных людей действовать. Так вот, мы спецлагерников к евреям приравниваем. Когда у аккуратистов появляется нужда – так отрываем с работы одного-двух и отправляем в лаболатории.

– «Лаборатории» надо говорить, а не «лаболатории»…

– Силен. Страх в себе дерзостью давишь? Силен, ничего не скажу. Ну так что? Попробуешь боль или в согласие перейдешь?

– В согласие не перейду.

– Дурак обратно же. Ты моего совета послушай: надень форму, сапожки – и на фронт, а там жик-жик – и к своим. Так, мол, и так, заставил меня Пал Палыч.

– А фамилия у Пал Палыча какая?

– Абрамсон у него фамилия! Абрамсон, по имени Еврей Иванович!

– Ясно.

– Ишь, чекист вонючий выискался! А ну, надевай форму, падла!

– Не сторгуемся. Пал Палыч. Не выйдет.

Пал Палыч набирает номер и говорит в трубку, посмеиваясь:

– Иван Васильевич? Привет. Снова Баканов беспокоит. Веселый у меня сидит. Ох, веселенький. Заходи с ребятами, побалакаем, может, на месте все и решим. Ладно? Жду. А как твой? Ясно. Ага. Ну и слава богу.

Иван Васильевич все время сосет леденцы: поэтому изо рта у него пахнет кондитерским магазином. Руки он держит в карманах, брови – густые, нахмуренные, сросшиеся у переносья. Лоб высокий и гладкий – без одной морщинки.

– Грабли на стол, – негромко говорит он.

Я кладу руки на стол. Он стремительно вытаскивает свою правую руку из кармана и бьет что есть силы по моим пальцам. Я ору. Сначала я ничего не могу понять, а потом вижу кости, торчащие из мяса: он перебил мне два пальца. Я вижу его как в тумане. Я вижу его руку и на ней – кастет с шипами.

– Отопри шкаф, – говорит он Пал Палычу.

Тот отпирает дверцы и, подняв меня за воротник, затаскивает в шкаф. Дверцы захлопываются, щелкает замок. Я заперт в шкафу. Из перебитых пальцев льется кровь.

– Когда чего надумаешь, – говорит Павел Павлович, – покричи громко-громко, охрана услышит – отопрут. Только про хорошее кричи, про согласие. Про несогласие свое не кричи, а то еще хуже будет.

Унизительно и гадко вспоминать и описывать все это. Человечеству, конечно, надо знать про то, с чем шел фашизм. Но если люди будут знать до тонкостей о том, через что мы проходили, – тогда дети станут рождаться стариками. Ничего не надо бояться в жизни. Ничего – кроме фашизма. Его надо уничтожать во всех проявлениях. Иначе – мир кончится.

Глава третья

Уже три месяца я живу в концлагере. Приговор: пожизненное заключение.

На груди и на спине у меня красная мишень. Это прекрасно, мне радостно носить на груди красную мишень, хотя зеленый или черный винкель несут с собой куда более легкую жизнь в лагере, потому что черный и зеленый – это жулики, или сутенеры, или убийцы.

В сравнении с тюрьмой концлагерь – легче. Нас в бригаде двенадцать человек. Мы остаемся на аппельплаце после переклички.

– Скидавай сапоги, – командует наш капо.

Два француза приносят двенадцать пар новых хромовых сапог.

– Наденете эти сапоги, – лениво говорит капо, которого все зовут «дядя Петя», – побегаете в них по плацу, походите по лужице и потопчете песок. Господам немецким офицерам нужна хорошая обувь. Есть вопросы?

– Вопросов нет, – быстро отвечает бригадир Коля Лучников.

– Вперед! – командует он нам. – Бегом!

Бегу и чувствую, как на пятках набухают волдыри. Они переливаются под кожей, рвутся и болят ноющей, тяжелой болью.

Коля Лучников бежит рядом и смотрит на нас страдающими глазами.

– Ничего, ничего, – шепчет он, – ничего…

– Может медленней, – просит кто-то, – а то невмоготу.

– Сейчас, вот только за барак отбежим… – отвечает Коля. За бараком, который скрывает нас от охранников, стоящих на вышке, Коля командует:

– Стоп! Марш на месте!

Он громко кричит эти две команды, а потом шепотом объясняет:

– Маршируйте, не отрывая подошв от земли, ясно?

– Ясно.

– Если кто заметит, для вида, буду драться, поняли?

– Поняли. – Лица в бригаде веселеют, и мы начинаем сосредоточенно размахивать руками, не отрывая ног от земли.

Коля переходит от человека к человеку и негромко разговаривает с каждым. Очередь доходит до меня.

– Откуда?

– Из тюрьмы.

– За что сидел?

– Побег из лагеря.

– Когда бежал? Из какого лагеря?

– В сентябре, из шахты «Мария».

– Какого числа точно?

– Кажется, семнадцатого.

– «Кажется» у нас не считается…

Он переходит к следующему и там тоже ведет тихий и быстрый разговор. Вдруг, оборвав на полуслове, Коля Лучников бьет моего соседа по лицу, потом перекидывается на следующего, и тоже дает пощечину, и начинает орать хриплым, не похожим на свой голосом:

– Выше ноги, скоты! Выше! А ну – книбойчик!

«Книбой» – это гусиный шаг. Упражнение для сильных спортсменов, а не для лагерников, а тем более в тесных сапогах, когда все ноги в волдырях.