Неизвестный Юлиан Семёнов. Возвращение к Штирлицу

– Потому что до революции я помогал и эсдекам, и эсерам, за что был административно сослан. А когда эсдеки изволили экспроприировать экспроприаторов, меня выставили из моего дома, отдав его под детские ясли. Когда я стал возражать против этого – чайку не желаете? нет? – так меня посадили в лагерь. А когда пришли белые, меня немедленно из лагеря перевели в тюрьму за то, что я во времена оны помогал красным. Освободили из тюрьмы зеленые и дали десять шомполов за то, что я ношу очки и нетипичную бороду, а также за то, что сидел и у красных, и у белых.

– Тогда вы поймете мою просьбу, доктор… Здесь неподалеку лежит один милейший интеллигент, профессор античной философии. Так вот, его сквозь строй пропустили, кончается мой друг-профессор.

– Вы хотите, чтобы я ему помог?

– Да.

– Ни за что.

– Почему?

– Он кто? Белый, красный?

– Хоть бы и рыжий – какая разница? Просто человек. Больной человек.

– А я – здоровый человек?! Я тоже больной человек. И для того, чтобы выжить во всей этой безумной сумятице, я изменил профессию: я отказался лечить людей, и я немедленно оказался нужен людям, потому что лечу скотину! Я ве-те-ри-нар! – пропел доктор. – Я нужен белым, красным, синим, серо-буро-малиновым! Они все ездят на лошадях, а лошади тоже болеют. Чайку не хотите? Нет? Я им всем нужен, я победил их логикой духа!

– Понятно, – сказал Иван, – только, не скрою, моя просьба отнюдь не бескорыстна. Я принес вам продуктов взамен на ваш визит. Вот, – показал он доктору содержимое мешка.

Доктор подошел к шкафу и отворил дверцу: на полках лежало такое же сало и такие же буханки хлеба.

– Мой друг пахарь отдаст последнее, чтобы спасти жизнь своей скотине.

– Понятно, – сказал Иван, – а где тут еще есть доктор в округе?

– Я о-о-один! – пропел доктор. – О-один! Чайку не желаете?! Нет? Боже ты мой, как же радостно увидеть в этой свинской глуши истинного русского интеллигента… Хотите самосада? Как ведь ценить жизнь не умели – раньше сигару, бывало, нещадно щипцами резали, теперь самосадом горды, будто настоящей «гаваной».

– Доктор, голубушка, помрет там мой профессор, право слово, помрет. Я взываю к вашему профессиональному чувству…

– Ну, помрет. И что? Все помрут. И я умру, и вы умрете. Согласитесь – было бы нелогично считать себя бессмертным, хотя большинство людей именно таковыми себя и считают, а посему забывают о самом главном в жизни – о наслаждениях… Эпикур, Эпикур – как же мы забыли веселого гения антики?! Чайку? Нет? Угу, хорошо… Вы по всему вашему складу типичнейший эпикуреец… Слушайте, оставайтесь у меня… братом ветеринарного милосердия… По вечерам будем болтать, славно будем болтать, о том о сем… глядишь – и пронесутся мимо все эти революции, контрреволюции, реформации, новации и консервации, ха-ха-ха… Я теперь научен, я их теперь, всех этих революций и реформации, боюсь, как чумы, до сердечных колик…

Достал Иван Ильич вороненый пистолетик, уперся им в грудь доктора и произнес неожиданную для себя фразу:

– Именем революционной диктатуры вы арестованы!

Стоит полковник Дайниченко навытяжку перед старым генералом, у которого борода лопатой, звезд на погонах и не сосчитаешь…

– Потому и решился поделиться своими соображениями, – закончил Анатолий Иванович, – ибо понять истинный смысл в проекте генерала не могу…

– М-да… – сказал старик со звездами, – м-да… Любопытно… Скажите на милость… Хм-хм…

– Какие будут указания, ваше превосходительство?

– М-да… указания… хм-хм… просто очень любопытно. Как это понять – указания, мой дружочек? М-да… Ха-ха-ха, указующий перст… Угу… м-да… прелюбопытно.

– Значит? – подался вперед Анатолий Иванович, показывая всем своим видом, что он понял намерения высокого начальства.

– Да, да… Да, – сказало высокое начальство. – Вообще да, но бывает, так сказать, и нет…

– Ваше превосходительство, я только хочу уточнить – брать мне обоих на свой страх и риск? Или отпустить благополучно за рубеж империи?

– На свой страх и риск… Да, м-да… На свой риск и страх. Ну, что ж… Риск, страх… Очень, очень любопытно… Всего вам лучшего, дружок, всего вам лучшего…

– А как же?

– Да, да… М-да… – продолжал генерал, провожая его к двери, – очень, очень, совсем, м-да, м-да…

– Так значит, да? – спросил в дверях Анатолий Иванович.

– Нет, – ответил генерал, – конечно, да! Ни в коем случае! Нет. Нет, только да!

С этим и ушел Анатолий Иванович, вызвал помощника и сказал:

– Шли б они все знаете куда? Именно туда! А венгра – брать не бери, а как попадутся, кончай их, тогда спроса никакого не будет, а выпускать их – дудки!

Кончил доктор мыть руки – Иван Ильич ему из ковшика возле сеновала тоненькой струйкой поливал, – вытер их полотенцем и сказал:

– Стоило ли доставлять столько неприятных минут запуганному русскому интеллигенту? Он – обречен. Месяц, два… От силы. Спасти его может Швейцария, Давос, хорошая санатория.

– Швейцария, говорите… А спина?