Неизвестный Мао

Прежде при Мао пытки фотографировали редко, но во время «культурной революции» это стало распространенной практикой — особенно в тех случаях, когда речь шла о личных врагах Мао. Если вспомнить, что раньше Мао не любил оставлять свидетельства своих деяний для потомков, а тем более доказательства пыток, то наиболее верное объяснение перемены состоит в том, что Мао доставляло удовольствие рассматривать фотографии мучений своих врагов. Обвинительные митинги снимали на кинопленку, и Мао смотрел эти съемки на своих виллах. Некоторые из них показывали по телевидению в сопровождении аудиозаписей «образцовых представлений» госпожи Мао; жителей собирали и заставляли это смотреть (в те дни почти ни у кого не было собственных телевизоров).

Мао был во всех подробностях знаком с мучениями, которым подвергались его бывшие коллеги и подчиненные. Заместитель премьера Госсовета Цзи Дэнкуй позже вспоминал, как Мао изображал перед свитой мучительную позу «самолета», обычную для обвинительных митингов; он весело смеялся, когда Цзи рассказывал о том, что ему пришлось вытерпеть.

Со временем, через два или три года таких страданий, миллионы чиновников были отправлены в трудовые лагеря, известные под безобидным названием «кадровые школы имени 7 мая». В этих же лагерях оказались и работники культуры: художники, писатели, ученые, актеры и журналисты, которые при новом порядке Мао оказались лишними.

Замену для изгнанных чиновников чаще всего брали из армии; 27 января 1967 года Мао приказом ввел военных в каждое учреждение. За несколько следующих лет 2,8 миллиона военных стали новыми управленцами; 50 тысяч из них взяли на себя обязанности партийных чиновников среднего и высшего звена. Этим военным помогали работать на новых должностях цзаофани и некоторые прежние работники, которых сохранили для передачи опыта. Но армия дала основную часть новых функционеров за счет выполнения ее обязанностей по защите страны. Когда одна армейская часть уходила с побережья напротив Тайваня, чтобы взять на себя контроль над одной из внутренних провинций, ее командир спросил у Чжоу Эньлая, что будет в случае войны. Чжоу ответил: «В ближайшие десять лет войны не будет». Мао не верил, что Чан осмелится на вторжение.

В марте, когда новые функционеры были уже на местах, учащимся и студентам было приказано вернуться в учебные заведения, хотя там им оставалось только кусать локти. Все старые учебники и методики были уничтожены, а учителя были уничтожены или осуждены; никто не знал, что делать. Для большинства молодых людей нормальное образование еще на десять лет, до самой смерти Мао, оставалось недоступным.

В обществе в целом жизнь продолжалась. Экономика работала почти как обычно, если не считать мелких сбоев, вызванных сменой персонала. Магазины и банки, больницы, заводы, шахты, почта и, с некоторыми перерывами, транспорт работали практически нормально. Программа превращения в сверхдержаву не была парализована, как часто полагают, — наоборот, во время «культурной революции» ей дали беспрецедентный приоритет, а вложения в нее резко выросли. Сельское хозяйство работало не хуже, чем прежде.

Зато изменилась — даже если забыть о смене начальников — жизнь вне работы. Свободное время исчезло. Вместо него шли бесконечные, невероятно скучные и бьющие по нервам заседания, где читали и перечитывали работы Мао и статьи из «Жэньминь жибао». Людей сгоняли на многочисленные обвинительные сборища против «идущих по капиталистическому пути» и других людей, назначенных врагами. Всеобщая жестокость стала неотъемлемой частью повседневной жизни. В каждом учреждении была самая настоящая тюрьма, где пытали несчастных жертв, иногда до смерти. Было совершенно невозможно отдохнуть — практически не осталось ни книг или журналов, которые можно было бы почитать, ни фильмов, пьес или опер; по радио не передавали легкой музыки. Развлекали народ только отряды пропаганды мыслей Мао: они распевали цитаты Мао, положенные на немелодичную музыку, и танцевали воинственные танцы, размахивая цитатниками Мао. Даже восемь «образцовых представлений» госпожи Мао еще не были поставлены для широкой публики, так как ставить их можно было только под строгим — буквально драконовским контролем Центра.