Неизвестный Пушкин. Записки 1825-1845 гг.

Тургенев в Петербурге напечатал самую нелепую статейку, чтобы почтить человека, которого он уважал и любил, зная его лично. Государю эту статью представили как манифест партии «пиджаков и общинного начала», его засадили прямо в сиби-рочку. Алексей Толстой посредством ныне царствующего Государя добился до его избавления и двухнедельного страдания слышать, как секла благородная российская полиция пьяных мужиков и баб, забывая, что и она причастна тому же греху. Ему велено было жить в орловской деревне и не писать. В этом уединении он написал свои лучшие повести: «Гамлет Щигровского уезда», исполненную трагического интереса «Муму» и «Постоялый двор», которые через два или три года были напечатаны. Его chef d’oeuvre «Бежин луг», где так живо чувство русской природы. Не раз в Спасском я сидела по вечерам у окна в светлую ночь и подслушивала то, что французы называют les bruits du silence (звуки тишины [фр.]), видела подпасков, стерегущих лошадей. Тургенев был у Гоголя в Москве, тот принял его радушно, протянул руку, как товарищу, и сказал ему: «У вас есть талант, не забывайте, что талант есть дар Божий и приносит десять талантов за то, что Создатель вам дал даром. Мы обнищали в нашей литературе, обогатите ее. Главное – не спешите печатать, обдумывайте хорошо. Пусть скорее создастся повесть в вашей голове, и тогда возьмитесь за перо, марайте и не смущайтесь. Пушкин беспощадно марал свою поэзию, его рукописей теперь никто не поймет, так они перемараны». Николай Васильевич сердился, когда ему говорили, что «Бежин луг» и «La petite Fadette» схожи. Он вообще не любил Georges Санда. Когда мы были в Тиволи, Ханыков вечером читал вслух «Lettres d’un voyageur», Гоголь, видимо расстроенный, ушел. На другой день я его спросила, зачем он ушел. Он отвечал: «А вы разве любите, когда играют фальшиво на скрипке? У этой женщины нет искры правды, даже нет чутья истины. Она может только нравиться французам». В 48-м году печатался роман Достоевского «Макар Девушкин», который огорчил покойника. «А у него есть большой талант, жаль, что его перо пишет без остановки, но без руководства. Макар Девушкин оставляет в душе невыносимое чувство безотрадной грусти». Скончался Гоголь, литература облеклась в траур. Один Лермонтов пел стройно на свой лад, за что был наказан и отослан на Кавказ. Скоро и Хомяков закрыл свои глаза.

Почтенный наш священник Попов писал мне из Лондона: «Странная судьба наших поэтов-философов и философов-поэтов, они как будто не уживаются на нашей земле и отлетают на крыльях голубиных в лучшую страну. С Пушкиным мы лишились великого поэта, с Гоголем – великого писателя».

Теперь следует вас просить некоторые вставки. В бытность свою в Калуге он читал с восторгом Палласа, восхищался его познаниями в геологии и ботанике. «С ним я точно проехался по России от Питера до Крыма. Потом возьмусь за Галлена». Вторая вставка. Когда он приехал с Максимовичем в Калугу, от Москвы до Калуги они останавливали тарантас и собирали цветы и завалили экипаж ими. В Калуге остались три дня, сушили травы и наклеили их как следует. Они останавливались по дороге ночевать только в монастырях до Киева, где Максимович уже был профессором. В Киеве Николай Васильевич говел, оставался недолго и поехал на лето в Васильевку, где с нетерпением ожидали его мать и сестры. Он сеял и сажал деревья и кусты и выучил сестер, как это делать. Привез им как руководителя книгу Храповицкого о сельском хозяйстве, которую считал истинным сокровищем.

А теперь прощайте. Иди же, моя рукопись, на суд публики и назидай новое поколение, уклонившееся с прямой дороги. Слава бессмертного христианина, точно как смерть первых христиан-мучеников, не должна пропадать даром. Теперь вопрос, где печатать эту меморию и как назвать ее. Я думаю, что как ни пакостен Бартенев, надобно поддержать его «Архив» ради того, что он первый собрал много историко-анекдотических сокровищ. Выручка в пользу славянской братии. Это будет моя первая лепта, вторая будет вся из золотых испанских ‹нрзб.›.

Мои мемуары пишутся, я уж добралась во дворец. Иезуит Гaгарин мне советовал писать как попало, без систематического порядка, главный недостаток, что я запамятовала числа и года важных моментов для хроники русской. Итак, печатайте «Записки» новейшей девицы Дуровой.

De par Dieu à la voilà pour la France – вскричал Joinville. С ним и я повторяю: De par Dieu à la voilà pour la Russie (с Богом во Францию… с Богом в Россию [фр.]).

Париж, 2 октября 1877 г.

Не забудьте нашу ссору в Калуге, когда вы воротились и порицали «Переписку с друзьями»; слова Хомякова к вам: «Поздравляю вас с первым впечатлением». Меня ночью Лева катал в санях; мои ругательства на вас как шишки на бедного Макара, при всех, и Клушин, этот смехотворный болтун, удивлялся придворному языку.