Неизвестный Троцкий (Илья Троцкий, Иван Бунин и эмиграция первой волны)

Статья о Пиранделло начинается с элегической прелюдии — воспоминаний двадцатилетней давности: «горячее и вдохновенное время» в Петербурге, когда «столица жила как в горячке. Литература и журналистика расцветали пышным цветом»; «первые робкие шаги» автора «на журналистском поприще», знакомство с мэтрами «Серебряного века»: Максимилианом Волошиным, Гусевым-Оренбургским, Петром Пильским — «крестными отцами» начинающего журналиста», забавный рассказ о встрече с Александром Куприным (см. выше Гл. 2).

Обо всем этом И.М. Троцкий, стоящий на пороге своего полувекового юбилея и уже не испытывающий священный трепет при встречах с литературными парнасцами. <Ибо c> некоторыми из современных европейских писателей <он> лично знаком, а многих встречал на своем жизненном пути,

— повествует для того, чтобы сообщить читателю об одном качестве своего самовидения, важном с точки зрения характеристики личности, даваемой им тому или иному писателю:

сохранилось у меня от ушедшей юности одно. Это — воображаемый образ писателя, с произведениями которого <я> знакомлюсь.

Однако в случае с Пиранделло оказалось, что «воображаемый образ» писателя и драматурга, а также его портреты даже в отдаленной степени не схожи с оригиналом. В наружности автора «Шесть человек ищут одного автора» нет ничего писательского. По внешности Пиранделло легко может быть принят за директора первоклассного отеля или <...> за крупье великосветского казино. Уж очень все на нем изысканно и тщательно приглажено. Даже серебро в бороде как будто искусственное. Для большей интересности.

Далее Троцкий делает обобщающий вывод, что всегда внешне выглядеть как комильфо — это отличительная черта всех писателей-«романцев» (французов, итальянцев и т.д.) проистекающая из «свойства их натуры». Внешняя элегантность, однако, не помешала Пиранделло, будто бы случайно встретившемуся в пражском кафе с русским журналистом-эмигрантом, проявить себя разговорчивым собеседником и симпатичным общительным человеком.

Невзирая на свои шестьдесят лет и на поздно доставшуюся ему мировую известность, он бодр, свеж и юн, словно молодой человек. Не играет в «маститого», не цедит слов и не претендует на непогрешимость. Охотно делится своими переживаниями, наблюдениями и достижениями. Политики не любит. И всячески от нее отмежевывается. <...>

— Хорош или дурен Муссолини, нужен ли он Италии или не нужен, — не знаю. Зато знаю другое. Тридцать лет тщетно обивал я пороги всяких государственных канцелярий и учреждений, моля дать мне возможность создать национальный театр. Разве это не дико, что Италия — страна классических форм — не имеет национального театра? А вот Муссолини это понял! И я вскоре возглавлю новый национальный театр, который объем-лет сцены Рима, Турина и Милана²⁶⁵. Наконец-то сбудется мечта моей жизни! Если бы вы знали, с какой завистью я следил за творчеством Станиславского, Рейнхарда и Таирова? Как завидовал всем новаторам в области сценического искусства, имеющим возможность сказать свое слово. Я, разумеется, не во всем согласен с современными творцами нового театра. У меня свой подход и к сцене, и к актеру. Я не отвожу режиссеру превалирующей роли в театре. <...> Режиссерская воля не должна подавлять художественной эмоции актера. <...> И как часто актерская игра мне открывает в моих героях то, что я сам раньше не предугадывал. Я не только учу актера, но и поучаюсь у него. Сколько раз в Париже я видел Питоева в заглавной роли моей пьесы «Генрих IV»?!²⁶⁶ И всякий раз убеждался, что этот гениальный русский артист дает непревзойденный образ монарха, каким я его себе мыслил и желал. <...> Трудно быть судьею собственных произведений и еще менее собственных постановок, но все же думаю, что моя труппа играет лучше Рейнхардовской. <...> Потому что я даю актерам развернуться, даю им проявить художественную индивидуальность, не октроирую²⁶⁷ им своего «я»«.

Судя по тексту статьи Троцкого, Пиранделло — человек импульсивный и говорливый, свел беседу с русским журналистом к пространному монологу главным образом о себе самом. В сущности, Троцкий вопросов перед писателем не ставил, за исключением банального: «Что сейчас пишете?», — на который Пиранделло ответил весьма подробно:

Пишу много... Закончил две пьесы <...>. <Одну на днях поставили в Цюрихе. <...> имела большой успех. <Другая> пойдет вскоре в Милане. <...> Беллетристику, конечно, не забросил. Но предпочитаю драматическую форму, ибо считаю ее высшей формой творчества. <...> Ведь я остаток жизни решил посвятить театру. Уж если себя чему-нибудь посвящать, то так, чтобы и перед потомством не краснеть. Ведь мы писатели — народ тщеславный. Печемся о славе не только при жизни, но и за гробом.

Последнее высказывание так понравилось русскому журналисту, что он не поскупился на комплимент в адрес симпатичного ему писателя:

Мысль честная и верная. Но кто из ныне здравствующих писателей готов сознаться в этой маленькой писательской слабости?

Затем, как и должно убеленному сединами метру, Пиранделло похвалил итальянский литературный молодняк: