Некама

Егор ничего не сказал, только подобрался поближе к огню. Руки у него покраснели и подозрительно дрожали. Босой Гера пытался как можно больше двигаться, собирая валежник и обламывая сучья у кедра: костру нужны были дрова.

ЯНВАРЬ-ФЕВРАЛЬ 1959, СЕВЕРНЫЙ УРАЛ, ПАЛАТКА ГРУППЫ СОРОКИНА

Завернувшись в одеяла, оставленные туристами, Серебров, Горбунов и Витек, подсвечивая себе фонариком, рассматривали сваленные на полу вещи.

— О, сало! — Обрадовался Витек. — Как я люблю, с мяском! — и тут же кинул себе кусок в рот, зажевав найденным тут же сухарем. Не переставая жевать, нашел флягу, встряхнул, отвинтил крышку понюхал. — Спиртяга! Ура! Да под такую закуску!..

— На место поставь, — бросил Серебров.

— С чего бы? — Недобро изумился Витек.

— Ты, Витек, парень хороший, надежный, но недалекий, — начал Серебров. Витек задумался: может, обидеться, да накостылять ему? Хотя нет, скорее, тот сам ему накостыляет, несмотря на кастет, вон какой здоровый. Поэтому стал слушать.

— А раз так, то слушай старших товарищей, которые тебе плохого не посоветуют. Представь, что палатку найдут — а ее рано или поздно найдут. Станут разбирать вещи, найдут фляжку — спиртом пахнет, а спирта нет! Вскроют студентов — алкоголя в организме нет, так кто, спрашивается, «спиртягу» укантропупил? Кто-то до выпивки охочий. И начнут искать, а кто же это у нас за последнее время исчез из района? Ага, Горбунов Василий Андреевич и Корольков Виктор Потапович. И кинутся красноперые за нами в погоню. Мне-то по фиг, я уйду. А ты, брат, готовь лоб к зеленке. Теперь понятно, почему нельзя этот спирт пить?

— Понятно, — буркнул Витек. — Ну сало-то можно?

— Сало можно, — разрешил Серебров. — Они его ели, на вскрытии обнаружат. И вещей никаких не трогать, ни денег, ни фотоаппаратов — ничего. Пусть мусора голову сломают, кто это студентов погубил и почему ничего не взял. Поэтому и трогать их нельзя, ни ножом, ни пулей. И член свой попридержи, а то я видел, как ты на эту белобрысую пялишься. Никаких поебушек, понял? — Витек с недовольным видом кивнул. Хотел что-то сказать, но вовремя передумал.

Какое-то время жевали, прислушиваясь, как гудит ветер и не идет ли кто.

— Думаешь, замерзнут студентики-то? А, Сашко? — спросил, помолчав, Горбун.

— А куда им деваться! Все будет сделано, как будто какая-то сила их вынесла из палатки без одежды и обуви, и все они трагически замерзли, не сумев вернуться под разрезанный кров. Несчастный случай. Ничего не попишешь.

— Ты всегда был умным, зараза, — усмехнулся Горбун.

— Есть такое. Только надо бы проследить, что они там делают, живы ли? Глянь, Витек, костер еще горит?

Витек выглянул в разрез палатки.

— Горит еще.

— Надо бы их поторопить на тот свет. Пойдем, потушим последнюю надежду. А под утро манси Курыкин нарты подгонит, спустимся с хребта с ветерком, ищи-свищи.

И все трое вылезли из палатки и отправились вниз по склону.

ЯНВАРЬ-ФЕВРАЛЬ 1959, СЕВЕРНЫЙ УРАЛ, ЛЕТНИЙ ЧУМ МАНСИ БУХТЫРИНА

Конечно же Лейка с Борькой безбожно отстали. Два коллеги-соперника резко приняли вперед на мансийских лыжах, а брат с сестрой с непривычки сначала несколько раз падали, помогали друг другу подняться, неуклюже двигались дальше. Оба старались дышать как можно экономней, тут уж было не до душевных разговоров, да и неловко пока было как-то. Столько лет прошло, у каждого своя жизнь. Но все же мы брат с сестрой, думал каждый из них.

Лея сначала еще считала шаги до чума, Ашер сказал «десяток километров», но это могло быть и пятнадцать и восемь, так что скоро она сбилась со счета и просто старалась ровно дышать, размеренно двигать руками и ногами, и следить за лыжней — Борис шел за ней, чтобы не потерять, если, не дай бог, отстанет.

До чума добрались уже в сумерках, Борис отправился рубить финкой лапник, накидывая его на голые жерди, чтобы было какое-то подобие шалаша, развел костер у входа в чум. Все это время Лея стояла, закрыв глаза, прислонившись к дереву. «Я бы могла стоя спать», — подумала она и хмыкнула. Борис с удивлением взглянул на нее, но промолчал — сил говорить уже не было.

Достал из рюкзака банку рыбных консервов, открыл ножом. Пахли они отвратительно, есть Лее совершенно не хотелось, просто погрызла сухарь, попила воды из Борькиной фляжки, и все. А Борис с аппетитом умял всю банку (после чего отвратительно стало пахнуть уже от него, но Лея старалась не обращать на это внимания).

Отдыхать легли на толстый слой нарубленных молодых березок, покрытых лапником лиственницы. Лея с наслаждением вытянула ноги, от костра тепло задувало внутрь шалаша. «Жить можно», — подумала она, в очередной раз с удивлением обнаружив, что подумала на русском, а не на иврите, как обычно.

Глаза слипались, голова кружилась от усталости.

— Тетю Веру повесили, — неожиданно сказал Борис. Лея вздрогнула и повернулась к нему. — Ты знала?

— Нет…

— Из-за нас повесили, за то, что нас укрывала. Я теперь все время об этом думаю. И этого Сашко хочу поймать, чтобы хоть как-то оправдаться за то, что жив. А она — нет. Для того и с Николаем Евгеньевичем пошел.

Лея молчала, не знала, что сказать.