Некий господин Пекельный

Среди поздравительных писем мне попалось одно, уточнявшее подробности смерти человека, которого я так мало знал. Он умер вовсе не в газовой камере, как мне говорили, а от ужаса, по пути на казнь, в нескольких шагах от входа. Человек, написавший мне это письмо, был часовым у двери, приемщиком – не знаю, как его еще назвать и какой официальный пост он занимал. В своем письме, вероятно, чтобы успокоить меня, он писал, что мой отец не дошел до газовой камеры, упав замертво перед самым входом. Я долго стоял с письмом в руках, потом вышел на лестницу, прислонился к перилам и не знаю, как долго простоял там в своем лондонском костюме поверенный в делах Франции, имеющий крест Освобождения, орденскую ленту Почетного легиона и Гонкуровскую премию. Мне повезло: Альбер Камю как раз проходил мимо и, увидев меня в таком состоянии, затащил к себе в кабинет. Человек, умерший такой смертью, до той поры был мне чужим, но с этого дня он навсегда стал моим отцом.

89

На самом деле Гари такого письма не получал. Его отец не умер по пути в газовую камеру, как он не раз утверждал.

Сохранилось несколько фотографий Арье-Лейба Кацева. Одна из них сделана в те времена, когда матери выучивали, где находятся Дарданеллы и Марна, Сомма и Верден, свекольные поля, усеянные снарядами, откуда не возвращались их сыновья, если же возвращались, то с рукой на перевязи, раздробленной ногой, изуродованным лицом, каменным сердцем и начиненные свинцом. Арье-Лейб был на другом, Восточном фронте, недалеко от Запорожской Сечи, которая по сравнению с фронтом – всего лишь детская площадка. Молодой еще человек, призванный в царскую армию, как двадцать миллионов других молодых людей. Он гордо позирует, повернувшись в три четверти, фуражка с кожаным козырьком чуть набекрень, руки в карманах толстой суконной шинели, грудь колесом, ремень затянут на пухлом теле, взгляд недостаточно твердый для воина. Улыбки нет. Наверно, он вложил эту фотокарточку в конверт и отправил жене вместе с письмом, в котором шлет поцелуи ей и их сыну, зная, что письмо это прочтут, а фотографию бережно сохранят, но не зная, что потом, после войны, не этой, а другой (потому что будет еще и вторая война, не менее жестокая и страшная, чем первая), сын напишет на обороте карточки: “Фотография моего отца Леона Кацева во время службы в русской царской армии. Он умер по пути в газовую камеру”, – и трижды подчеркнет слово отец.

И все-таки это неправда. Не знаю, как писать о его отце. Я долго не мог приступить к этому месту, не находил правильного тона. И есть ли такой тон? Поэтому ограничусь фактами. В начале 1925 года Арье-Лейб Кацев бросает мать Романа Мину и уходит к другой женщине, Фриде Боярской, которая на семнадцать лет младше ее. От этого брака рождаются двое детей: в начале июня 1925-го Валентина, в марте 1926-го Павел. Роман и Мина в это время покидают Вильно, едут в Варшаву, потом в Ниццу. Проходят годы, начинается война; Лейб в Вильнюсском гетто, чтобы уцелеть при отборах, записывается трубочистом и убавляет себе десять лет. В сентябре 1943-го Фриду, Валентину и Павла депортировали в концлагерь Клоога в Эстонии. В сентябре 1944-го с приближением Красной армии нацисты ликвидируют лагерь. Всех узников, а их было более двух тысяч, убили: одним пустили пулю в затылок, других облили бензином и сожгли заживо. И среди них Фриду сорока восьми лет, Валентину девятнадцати и Павла восемнадцати лет.