Некоторые не уснут

            -  Нет. Нет, - воскликнул я, поразившись его полной нечувствительности. Фигура в  окне требовала соблюдения почтительной дистанции. Чтобы после короткого взгляда  ее оставили в покое. Я понял это инстинктивно. Но Тоби являлся редким нахалом.  По отношению к чувствам других людей он, если честно, был вандалом и  нарушителем. Его непрестанные поиски ощущений, всего эзотерического и  странного, внутренних переживаний, извлеченных на свет, риска и опасности,  тревожили меня в тот момент, на дороге, больше, чем все остальные занятия, за  которыми я наблюдал его в течение всех двадцати трех лет нашего знакомства.

            Но  я не мог рационально объяснить, почему это его беспардонное вторжение  шокировало меня до тошноты. Он не глотал неопознанные таблетки, не терялся  преднамеренно в незнакомых местах, не ходил в поход по труднодоступной  местности без надлежавшего оборудования, не залазил в темные окна, не  провоцировал нестабильных людей пьяным состоянием и грубой речью. Здесь его  вторжение понесет более суровое наказание. Навязываться и вмешиваться было бы  кощунством. Откуда я это знал, не могу объяснить. Достаточно сказать, что это  было место, где множество людей погибло страшной смертью в забытой войне. И как  мы с Тоби видели, там, где столькие закончили свои дни в вихре насилия, они  "пропитали" все вокруг своим желанием остаться. Навсегда вцепились в  то место, где когда-то видели свет. Я предупредил Тоби об этом царстве, которое  можно почувствовать или увидеть мельком, лишь в определенных местах в  определенное время. Но иногда двери этого региона, который, как мне кажется,  является своего рода параллельным небытием, бывают широко распахнуты. Как здесь,  что объясняло мою чрезвычайную нервозность с тех пор, как мы сошли с парома,  каждую неделю заканчивавшего свой маршрут на этом полузаброшенном побережье  Нормандии.

            Конечно,  именно поэтому Тоби захотел приехать сюда со мной в качестве проводника. Он  слышал истории об этом месте. А я был лабрадором для слепца. Я вел его. Помогал  обходить препятствия. Он прошел бы мимо той фигуры в окне, если б я не пережил рядом  с ним тот приступ тревоги. Самый пик моего припадка вызвал извлечение...  чего-то, чего я не знаю.

            -  Статуя, - сказал он. В его голосе звучало разочарование и презрение ко мне,  будто у меня не получилось развлечь его. Затем повеселевшим тоном он добавил: -  Хотя она довольно занятная.

            Я  почувствовал некоторое облегчение от того, что это была всего лишь статуя, но  ненадолго. Это каменное изваяние женщины, разбитой горем, погруженной в себя и  отвернувшейся от мира, закрывающей себе лицо и одновременно сжимающей свой ужас  и отчаяние, заставляло меня сникнуть. Съежиться перед всем, что оно  символизировало в этом мрачном умирающем месте. И я склонил голову и закрыл  глаза при одной мысли о том, с кого скульптор ваял эту фигуру. Или о том, какая  усталая, но неугасающая тоска, вышедшая из-под волн, была вложена в камень. Мне  захотелось снова закричать Тоби, что тысяча восемьсот семь тел, выпотрошенных в  соленом мелководье и между аккуратных изгородей, так и не было найдено. Что мы  должны действовать осторожно и тихо, не поднимать глаза и не повышать голос.  То, что мы потревожили прошлым летом в заброшенных траншеях Вимийского  мемориала, заставило его испачкать себе ботинки собственной рвотой. А я упал в  обморок.

            Но  здесь у Тоби не было таких проблем, такой интерпретации, когда он стоял перед  этими холодными, влажными и в большинстве своем заброшенными зданиями из  вымытого камня, всего в нескольких ярдах от наводящего ужас моря, чьи волны  накатывали на галечный берег и топили свет.

            Море.  Бескрайнее. Бесчувственное. Монотонное. Ужасающее. Уничтожающее, словно  растущая холодная бездна над нами, безразличная к этой голубой песчинке жизни,  на которой мы стояли. Крапинки на крапинке. Море и небо здесь почти  соприкасались. Разве он не чувствовал это? Здесь происходило вымирание.

            Внезапно  разыгравшееся воображение едва не выпустило с шипением свой собственный свет. Я  вонзил ногти в ладони и произнес слова. Заклинание. Повторял эти слова снова и  снова, чтобы вновь обрести собственное "я". Затем, обессилев,  расслабил плечи.

            Тоби  продолжал стоять возле стены и смотреть, очарованный далекой каменной фигурой  за стеклом. В комнате, где находилась фигура, было темно. А затем Тоби заговорил,  без каких-либо эмоций, но от его слов кости у меня заныли от холода, а кожа  покрылась мурашками.

            -  Там есть и другие. Смотри.

            Я  встал рядом с ним возле старой стены. И заглянул в соседний дом. Похожая фигура  в капюшоне стояла одна, отвернувшись от внешнего мира и закрыв себе лицо руками,  словно неподвижный страж, в окне третьего этажа. Третья каменная фигура  заполняла собой боковое окно убогого бетонного здания, стоявшего с другой  стороны от церкви. С его голубой металлической крыши слезла почти вся краска.  Наверное, когда-то это был гараж.

            -  Интересно, зачем они там? - спросил Тоби, и его вопрос прозвучал искренне.