Некоторые происшествия середины жерминаля

В самых первых рядах, прямо у входа в тюремный двор, сидели женщины неопределенных лет с бесконечным вязанием в руках. Это были трикотессы, вязальщицы, или, как их еще называли, «фурии Робеспьера». Бесконечно, фанатически преданные своему кумиру, они раньше всех пришли к тюрьме, чтобы увидеть гибель врагов Робеспьера. От них-то и расходились по необъятной толпе все сведения, ибо не было такого, чего бы они не знали. Казалось, они обладают сверхъестественной способностью, позволяющей им видеть даже сквозь стены. От них стало известно, что приговоренные находятся в камерах второго этажа, что приговор им еще не объявлен и что это произойдет ровно в десять часов в помещении арестантской. Что специально для этого случая прибыли и находятся внутри такие видные деятели Республики, как члены Комитета общественной безопасности Бадье и Амар, а кроме того председатель Трибунала Герман, мэр Парижа Флерио-Леско и другие; что государственный обвинитель Фукье-Тенвиль уже оправился от приступа лихорадки, поразившей его так внезапно, и что каждого приговоренного до самого помоста будут сопровождать два национальных гвардейца.

В девять часов раздались громкие крики — это одна за другой, с трудом пробиваясь сквозь густую толпу, въехали три огромные повозки. Несмотря на страшную тесноту, вокруг них сразу стало пусто, и они стояли во дворе, у решетки. напоминая странных и страшных животных. Раздвигая галдящих женщин широкими плечами, мрачный Шарль-Анри Сансон, одетый в парадную форму, прошел и скрылся за резной оградой. С этой минуты сам собой шум стал стихать. Он становился все тише и тише… и вот уже на огромном пространстве от тюрьмы Консьержери до площади Революции наступает тишина.

Эту ночь каждый из них провел в отдельной камере. Это были самые лучшие камеры во всей тюрьме Консьержери, и у них был только один недостаток — в них помещались приговоренные к смерти. Но в данном случае приговор им объявлен не был, и все они, насильственно изъятые из процесса, ничего не знали, да и не могли ничего знать о том, как он развивался далее. Поэтому они могли считать себя людьми, чья судьба, чье будущее еще вовсе не решено окончательно. После многих часов заседаний и допросов они упали, они рухнули на сухие, почти мягкие тюфяки и уснули, словно умерли, истощив запасы физических и моральных сил. Их никто не тревожил и не будил, и те несколько часов, что удалось им проспать, вновь вернули им силы, а вместе с силами вернулись и надежды.

Ранее других проснулся Камилл Демулен. Его разбудил яркий луч, проникший в камеру через узкое прямоугольное отверстие в стене, заменявшее окно. Он просыпается с улыбкой — и чистый поток света только укрепляет в нем радостное предчувствие доброго окончания всех его злоключений. Он совершенно уверен, что отныне, с этого часа все дурное уже позади. Он вспоминает события, происшедшие в последние несколько дней, — нелепые, страшные события. И все же они кончились, кончились благополучно. Сама природа подтверждает его догадки: в такое светлое, удивительно ясное весеннее утро ему радостно думать о том, что мрачный сон прошел. Себе он признается — с самого начала несчастий он верил в свою звезду. Он не знал, откуда и каким образом придет к нему спасение, но в том, что оно придет, даже пусть в самую последнюю минуту, он не сомневался. И он, оказывается, был прав. Процесс окончен, а они живы и здоровы.

Это могло означать только одно — судьи ничего не смогли добиться. Да и присяжные, среди которых были его и Дантона лучшие друзья, такие, как Топино-Лебрен и Субербиель, не могли вынести никакого иного приговора, кроме оправдательного. Но главное, что повлияло на присяжных — и эта мысль приходит Демулену в голову внезапно, как озарение, — это, конечно, вмешательство Робеспьера.

Да, именно в этом была главная причина столь неожиданного, но от этого только еще более торжественного и радостного конца — заступничество Робеспьера. Безусловно, Максимилиан был совершенно не в курсе дела. Не исключено даже, что он и совсем не знал о возмутительном фарсе, который разыгрался в Трибунале, а едва узнав, тут же, хотя и с опозданием, принял самые решительные меры. Ну конечно, так оно все и произошло. Не мог же Робеспьер даже на одно мгновение поверить в то, что он, Демулен, или Дантон контрреволюционеры. Конечно, он не сомневался в их честности и невиновности, как не сомневался и в той любви, в том искреннем уважении, которые питал и сейчас питает к нему Демулен. Не мог он, не изменив самому себе, забыть всего того, что связывало их обоих с детских лет. Ведь еще в коллеже Людовика Святого, где они вместе проучились несколько лет, Робеспьер более всего дорожил и гордился прозвищем Справедливый. И теперь, в этот теплый солнечный день, он и его товарищи находятся в преддверии свободы.