Некрасов

В городе поселились в доме Краевского, что на углу Литейной и Бассейной. Некрасов велел поставить в своей передней медведицу с двумя медвежатами — трофей его охотничьей страсти — и купил огромный биллиард. На его половине было три комнаты: зала, спальная и комната, служившая туалетной. Зала была так велика, что в ней можно было устраивать балы. На высоких окнах висели тяжелые оранжевые занавеси, от них на светлые обои падал тревожный отсвет, будто от зарева или от заката солнца. Огромный турецкий диван занимал целый простенок, кушетка стояла поблизости от него. Небольшой письменный стол на толстых резных ногах приткнулся к одному углу, в другом — чернел вместительный книжный шкаф.

Авдотья Яковлевна сама наблюдала за расстановкой мебели. Она велела постлать около письменного стола пушистую шкуру, купила новую корзинку для бумаги и кресло, обитое зеленым сафьяном. Когда кресло принесли, Некрасов был дома. Он лежал на диване, закутавшись в халат, у него болели горло и голова, — ночью он играл в карты и неудачно.

— Что это еще? — спросил он раздраженно, когда слуга с грохотом втащил кресло. — Я просил покупать? Просил мешать мне, когда я болен?

— Это Авдотья Яковлевна прислали-с, в подарок, — сказал Василий. — На новоселье.

Авдотья Яковлевна шла следом улыбающаяся и довольная покупкой.

— Сюда, Василий, к столу, — распорядилась она, быстро переходя через комнату. — А это старое, выставим в туалетную.

Некрасов раздраженно следил за ее хлопотами. Все ему было немило: и новая квартира, и возня с переездом, и Авдотья Яковлевна, и это зеленое кресло.

— Прошу вас оставить мое старое кресло, — прохрипел он. — Я к нему привык и менять его не собираюсь.

Авдотья Яковлевна вздрогнула, и веселое, возбужденное выражение исчезло с ее лица. Василий поставил обновку к стене и удалился. Некрасов лежал, закрыв глаза, вся его поза показывала, что он раздражен и нетерпеливо ждет, когда его оставят одного. Авдотья Яковлевна знала, что лучше всего так и сделать, что если она начнет разговаривать, он будет ей отвечать грубо, но уйти не могла. Она упрямо вдвинула старое кресло в угол, а новое поставила перед столом.

— Так гораздо красивей, — заявила она, усаживаясь в кресло. — И очень удобно, посмотри сам.

— Я никого не просил заботиться о моих удобствах, — ворчливо ответил Некрасов, поворачиваясь лицом к стене.

Авдотья Яковлевна была вспыльчива. Глядя на спину Некрасова, она почувствовала, как раздражение сразу же овладело ее чувствами. Желание ударить, оскорбить, бросить чем-нибудь в эту равнодушную спину. Она вскочила и быстро подбежала к дивану, красные пятна выступили у нее на шее и на щеках, руки дергали и рвали пояс платья, голос охрип от волнения. Она выкрикнула какое-то оскорбительное и несправедливое слово, ужасаясь и радуясь тому, что оно подвернулось ей на язык, — началось то тяжелое, что в последнее время повторялось между ними все чаще и чаще.

Через полчаса она выбежала с половины Некрасова вся в слезах. Василий, возившийся в передней, довольно ухмыльнулся, закрыв за ней дверь.

— Приходят и расстраивают только барина, — проворчал он вполголоса. — Подарок…

Авдотья Яковлевна быстро прошла в свою комнату, села перед туалетом и уронила голову на руки. Она долго плакала, думала о том, как тяжело жить, постоянно ссорясь и оскорбляя друг друга, вспоминала и никак не могла вспомнить — из-за чего они поссорились сегодня. И в конце концов решила: просто из-за того, что он перестал ее любить.

Она подняла голову и посмотрелась в зеркало. Заплаканное с опухшими глазами лицо ее показалось ей самой старым и некрасивым. Машинальным жестом она провела по лицу пуховкой с пудрой, пригладила гребенкой волосы, расправила сбившиеся кружева воротника.

В дверь постучали, и она, не глядя, сказала:

— Войдите!

В зеркало она видела, что вошел Некрасов. Он стоял у двери виноватый и смущенный и ждал, когда она заговорит с ним. Но она молчала и перебирала какие-то безделушки на туалете. Он заговорил первый, глухим, хрипловатым своим голосом:

— Прости меня, Дуся, за грубость и несправедливость. Право, пора нам перестать ссориться, мы уж стариками становимся, а все кипятимся, как в молодые годы.

Они помирились и долго сидели вдвоем, тихо разговаривая. Авдотья смотрела на поредевшие волосы своего друга, на его худое желтое лицо, усталые глаза, на морщины, пересекающие лоб.

«Действительно, старики, — подумала она. — Посторонние этого не замечают, а на самом деле это так… И несчастные, нелегко нам обоим жить».

Ей вдруг стало ужасно жалко себя, Некрасова, ребенка, который умер таким маленьким, и она снова тихонько заплакала. Некрасов не утешал ее. Он сидел молча и только ласково поглаживал ей руку, — ему и самому было невесело.

II

На половине Некрасова вторые сутки шла карточная игра. Оранжевые шторы были спущены, на столах горели свечи. Сам Некрасов не ложился совсем, а кое-кто из гостей вытягивался на часок на диване, а потом бегал в туалетную обливать голову холодной водой.