Некрасов

Что ты, сердце мое, расходилося?
Постыдись! Уж про нас не впервой
Снежным комом прошла-прокатилася
Клевета по Руси по родной.
Не тужи! Пусть растет, прибавляется.
Не тужи! Как умрем —
Кто-нибудь и об нас проболтается
Добрым словцом.

«Доброе словцо» после смерти — довольно слабое утешение. Он был бы очень рад услышать его сейчас, но никто не хотел им обмолвиться. «Добрая слава лежит, а дурная бежит», — эту народную мудрость он великолепно чувствовал на собственном опыте.

Сейчас его волновал один щепетильный вопрос: как отнесется Добролюбов к новому роману Тургенева? Добролюбов прочитал роман и заявил, что будет писать о нем статью. Какую? Об этом он молчал и только улыбался, когда Некрасов пытался узнать его мнение. Некрасов нервничал и сердился, стараясь, впрочем, чтобы Добролюбов этого не заметил.

А тут еще, как назло, Тургенев не уезжал из Петербурга и уже несколько раз справлялся о статье.

— Надеюсь, ты мне ее покажешь, прежде чем будешь печатать? — говорил он. — Я, как старый и постоянный сотрудник журнала, имею право на эту небольшую привилегию.

Некрасов обещал показать.

И вот, наконец, статья была готова и лежала перед ним на столе. Добролюбов сам привез ее, но Некрасов не стал читать при нем и с нетерпением ждал, когда он уйдет. Он с деланным равнодушием отложил ее в сторону: она была уже набрана и, если судить по гранкам, не отличалась лаконичностью.

— Второй экземпляр корректуры уже у цензора, — сказал Добролюбов. — Он обещал прочесть завтра к утру.

Некрасов с безразличным видом кивнул головой и разыскал в пачке корректур роман Станицкого, тоже предназначающийся для третьего номера.

— Позови-ка Авдотью Яковлевну, — сказал он Василию. — Скажи, что я прошу прийти сюда поработать, корректуры принесли.

— А мою статью после будете читать? — спросил Добролюбов.

— После, — коротко ответил Некрасов, не поднимая глаз от корректуры.

— Тогда я не буду ждать, — сказал Добролюбов вставая, — а зайду к вам вечером.

Некрасов промолчал. Он нетерпеливо постукивал пальцами по столу, и Добролюбов, не понимая его волнения, нехотя вышел из комнаты. Некрасов, подняв голову, прислушался к его шагам, потом запер дверь на ключ и начал торопливо рыться в гранках. Вот она, статья о «Накануне»! Боже мой! Какой многозначительный заголовок: «Когда же придет настоящий день?» И эпиграф из Гейне: «Бей в барабан и не бойся…» Кто же это должен бить в барабан? Не Тургенев ли? Какой невероятный совет!

Он придвинул к себе корректуру, лег грудью на стол и начал читать. Руки нервно щипали бороду, лицо покраснело, в горле пересохло. Не глядя, он налил воды из графина, — вода перелилась через край стакана и облила рукописи и корректуры.

Он читал быстро, задерживаясь на некоторых строчках, перечитывая их по нескольку раз и вдумываясь в их скрытый смысл. Что это? Что это? Ведь это же совсем нельзя печатать! Разве можно так писать о Тургеневе! Он с ума сошел…. Видно, забыл, с кем имеет дело…

В дверь постучали, потом задергали ручкой, нетерпеливо, требовательно.

— Кто там? — спросил он. — Я занят.

— Откройте. Это я. — Это был голос Панаевой. Она не переставала дергать за ручку, думая, очевидно, что дверь просто слишком плотно захлопнулась.

— Я занят, — повторил раздраженно Некрасов.

— Но вы же сами за мной присылали.

Он оторвался от статьи и с ненавистью посмотрел на дверь. Ну что ей нужно? Он вовсе не звал ее. Ах, да, ее роман… Он сгреб со стола всю груду мокрых, залитых водой гранок, и, открыв дверь, сунул их ей в руки.

— Вот. Тут и ваш. Посмотрите, — пробормотал он, потянув к себе дверь.

— Для этого не нужно было меня звать. Вы могли прислать гранки с Василием, — сказала она раздраженно.

Но Некрасов не слышал, — он быстро закрыл дверь и снова запер ее на ключ…

Кончив читать, он долго сидел за столом, уставив глаза в одну точку. Да, напечатав эту статью, он навсегда потеряет расположение Тургенева! Мало того, он наживет в его лице жестокого врага. При неизменной благожелательности тона, статья содержала в себе ряд высказываний, которые должны были привести в ярость Тургенева. Особенно сейчас, когда неприязнь его к «семинаристам» накалена до последней степени.

Разве снесет Тургенев любезные добролюбовскому сердцу, но не свойственные ему, Тургеневу, утверждения, что герои прошлых его произведений уже сделали свое дело и не вызовут сейчас симпатии русского общества? Или прозрачные намеки на то, что Тургенев не способен изображать широкие общественные настроения? Или заявление, что образ центрального героя — Инсарова — не вполне удался?