Некрасов

Люди холопского звания —
Сущие псы иногда:
Чем тяжелей наказания,
Тем им милей господа.

Отмена крепостного права, оплакиваемого представителями реакционного дворянства и их прихлебателями, приветствуется, по поэме Некрасова, широкими массами крестьянства. Удивляться этому, конечно, не приходится. В целом ряде и отдельных эпизодов и обобщающих суждений, вложенных поэтом в уста тех или иных действующих лиц, подчеркиваются кошмарные ужасы крепостной неволи. Достаточно сослаться хотя бы на вошедшие в текст последней части поэмы песни «Веселую», с ее надрывающим душу припевом: «славно жить народу на Руси святой», «Барщинную» («Беден, нечесан Калинушка», у которого «с лаптя до ворота шкура вся вспорота, пухнет с мякины живот») и рассказ — «Про холопа примерного — Якова верного», не нашедшего лучшего способа отомстить своему барину, как повеситься на его глазах.

Крепостное право не только обрекало крестьян на жизнь, полную лишении и надругательств: оно коверкало их нравственную природу, прививало им смирение и покорность, эти рабские добродетели, учило их звериному эгоизму. Как «змея родит змеенышей», так «крепь» родила немало крестьянских грехов, в том числе и такой страшный грех, как переход на сторону классового врага (в последней части поэмы рассказ «Крестьянский грех»).

Расценивая так дореформенные времена, Некрасов отнюдь не обольщался и пореформенным настоящим. Его взгляд на крестьянскую реформу, на пресловутую «волю», быть может не отличался такой прямолинейностью, как взгляд Чернышевского, но ни в коем случае не противоречил ему[16]. Взгляд Чернышевского с предельной отчетливостью был формулирован впоследствии Лениным. «Крестьянскую реформу» 61-го года, которую либералы сначала подкрашивали, а потом даже прославляли, он назвал мерзостью, ибо он ясно видел ее крепостнический характер, ясно видел, что крестьян обдирают гг. либеральные освободители, как липку»[17]. Такой убежденный революционный демократ, как Чернышевский, иначе относиться к «реформе» и не мог, ибо «крестьяне остались и после освобождения «низшим» сословием, податным быдлом, черной костью, над которой измывалось поставленное помещиками начальство, выколачивало подати, пороло розгами, рукоприкладствовало и охальничало»[18].

О том, как совершалось «освобождение», в поэме Некрасова сказано сравнительно мало. Все же имеются весьма характерные указания на то. что если кое-где крестьяне и получили сколько-нибудь удовлетворительные земельные наделы, то это являлось редчайшим исключением из общего правила:

…попадаются
Углы благословенные,
Где ладно обошлось.
Какой-нибудь случайностью —
Неведеньем помещика,
Живущего в дали.
Ошибкою посредника,
А чаще изворотами
Крестьян-руководителей, —
В надел крестьянам изредка
Попало и леску.

Поэт отчетливо сознавал, что «освобожденный» крестьянин не перестал быть объектом самой жестокой эксплоатации. В уста одного из своих героев. Якима Нагого, он вкладывает такие знаменательные слова:

Работаешь один,
А чуть работа кончена,
Гляди, стоят три дольщика:
Бог, царь и господин!

Если слово «бог» заменить (как это и сделано в подпольном издании поэмы 1873 г.) словом «поп», то социальный смысл данного четверостишия станет совершенно ясен: и после «освобождения» крестьянин работает не столько на себя, сколько на паразитирующие классы (дворянство, духовенство), возглавляемые царем. Правда, в этом перечне паразитов отсутствует буржуазия. Зато в других частях поэмы ей уделено достаточно внимания. С кем ведет борьбу герой поэмы Ермил Гирин? — С купцом Алтынниковым! Из-за кого угодил в тюрьму Яким Нагой? — Из-за купца же! Чья непомерная жадность погубила силача Трофима? — жадность «проклятого подрядчика», «бестии», «подлеца».

«Порвалась цепь великая», — отменено крепостное право, барин лишен права подвергать крестьян телесному наказанию, но их постоянно на «законных основаниях» приговаривают к розгам волостные суды («Пир на весь мир»).

«Порвалась цепь великая», но не изменились к лучшему и остаются кошмарно тяжелыми условия крестьянского труда:

…погляди поди.
Как из болота волоком
Крестьяне сено мокрое
Скосивши волокут.
Где не пробраться лошади.
Где и без ноши пешему
Опасно перейти.
Там рать-орда крестьянская
 По кочам, по зажоринам
Ползком ползет с плетюхами, —
Трещит крестьянский пуп!

«Порвалась цепь великая», но. как и раньше, голод стучится у крестьянских дверей, и мрачная «голодная» песня невольно просится на уста: