Некрасов в русской критике 1838-1848 гг. Творчество и репутация

Евгеньев-Максимов анализирует источники, подтверждающие наличие этой привычки у Некрасова (в основном свидетельства современников относятся к 1840-м гг.)[225]. Отметим и другие свидетельства людей, знавших Некрасова в более поздние годы. Эти свидетельства исследователь не приводит, хотя они ему, несомненно, были хорошо известны. Рассмотрим три из них.

Н. А. Белоголовый, знавший Некрасова в его последние годы, не оставляет свидетельств о пристрастии поэта к спиртному[226]. А. М. Скабичевский называет Некрасова «знатоком по кулинарной и питейной части»[227], который, однако, «после стерляжьей ухи в 5 рублей тарелка и двадцатипятирублевого токайского» «не брезговал самою сомнительной сивухой и мутненьким баварским пивом в грязненьком загородном трактирчике»[228], но при этом неизменно «так упорно и крепко держал в ежовых рукавицах все свои бурные страсти и таким был строгим хозяином самого себя, что, кто не знал его близко, тому он мог показаться человеком совершенно бесстрастным»[229].

Познакомившись с Некрасовым также в его зрелые годы, Скабичевский делает вывод о стержневом свойстве его характера, исключавшем чрезмерную зависимость от привычек[230].

Ю. К. Арнольд, знавший Некрасова в первые годы его петербургской жизни, отмечает: «Вакха только допускал он как условного собеседника»[231]. Литературный портрет поэта в этом тексте далек от идеализации, что позволяет думать о непредвзятости приведенного свидетельства.

Не прибегая к цитации этих источников, Евгеньев-Максимов делает сходный вывод: «Если нельзя отрицать значительность той роли, которую Кони сыграл в жизни Некрасова, то, с другой стороны, не менее ошибочно было бы думать, что без помощи Кони Некрасов был обречен на гибель. В своей последующей жизни и деятельности Некрасов проявил столько железной выносливости и умения приспособляться к обстоятельствам, что едва ли можно сомневаться в том, что эти качества в конце концов помогли бы ему и без содействия Кони подняться с того дна, на которое он вынужден был опуститься»[232].

Вывод Евгеньева-Максимова, созвучный мнениям людей, лично знавших Некрасова, наводит на два соображения о задачах исследователя и его книги.

Первое, имеющее более общий характер: исследователь отмечает целеустремленность и силу характера, чтобы задать читателю желательное представление о мере богемных привычек Некрасова и мере необходимости «воспитательной роли» Кони, так сказать, ослабить значение оговорок о небезупречности Некрасова. Утверждение формирует хрестоматийный образ поэта-классика, закрепившийся в литературоведении XX в.

Представляется важным подчеркнуть другое обстоятельство. Если бытовые привычки и профессиональные навыки молодого Некрасова еще нуждались в сильной коррекции, то потенциал его характера уже определился. Это был потенциал явного лидера, обладающего, несмотря на общительность, закрытым характером[233]. С нашей точки зрения, именно это обстоятельство во многом влияло на характер взаимоотношений Некрасова и Кони с ярко выраженной разницей в статусе – работника и работодателя, младшего и старшего, «воспитанника» и «воспитателя» – и характер печатных оценок Кони.

Второе, более частное: за усилиями Кони отвратить Некрасова от спиртного могли стоять, кроме воспитательных, соображения журнально-газетной политики. Евгеньев-Максимов приводит цитату из записки Ф. В. Булгарина к Л. В. Дубельту. В ней Булгарин отзывается о политической неблагонадежности Я. П. Буткова и Некрасова и советует способ их разоблачения[234]. Свидетельство Булгарина относится к весне 1848 г. Воспоминания современников о более ранних годах Некрасова тоже позволяют отметить его любовь к неофициальному общению, осведомленность и остроумие[235]. Можно предполагать, что Кони заботила социальная сторона: нежелательные разговоры его молодого, недостаточно опытного, но активного сотрудника с широким кругом знакомых в «неформальной обстановке».