Некриминальная повесть

– А я не подумал даже об этом… – Петр силился прийти в себя и отпустил наконец из рук ствол березы.

– Есть где записать?

– Конечно.

Петр из кармана достал маленький свой кошелечек, к котором на всякий пожарный он случай хранил кусок грифеля. С утра там валялся трамвайный билет. На нем телефон и был записан. Расстались они не около дома, а еще в конце улицы. Петр стоял и смотрел, как она удаляется, как поравнявшись с калиткой, толкает ее.

Домой Петр явился в одиннадцать с лишним. Он перед этим успел зайти в гастроном и купить четвертинку. Там он купил и лимонад с сырком «Дружба». Приняв это все у подъезда на лавке, он стекло бросил в урну, подошел и ногою толкнул парадную дверь. Петр поднялся на лифте, открыл замок, вошел в коридор и в темноте дошел к себе до калошницы, переобулся, вошел в свою комнату.

Маскировка была у него совершенной:

– У Витьки сын р-р-родился: четыре килограмма триста грамм… – Таким был ответ на пристальный взгляд.

Утром после свидания. Масло Мосэнерго и дневное свидание с Анной

Нестерпимый свет брызнул утром Петьке в глаза. Жена распахнула все занавески.

– Проснулся, алкоголик? – услышал он сверху. – И что-то ты был очень счастливый, будто не у кого там сын родился?

Петр спросонок водил кругом взглядом. Он помнил легенду. Помнил, как вдруг придумал ее при объятиях с Анной. Легенда была даже красивой. Но имя виновника вчерашних торжества почему-то забылось. Петр дурил, смотря на мать своих детей, изображая непроспавшегося. «Не могла же она взять все это на карандаш!» – подсказал наконец ему внутренний голос. Даже если запомнила, назови он любое ему из известных имен – все равно сможет выкрутиться.

– Да-а… – отмахнулся как от мухи Петр, – у электрика нашего. Молодой совсем парень, и представляешь – ребенок!.. – И Петр полупьяно поднял к верху палец.

– Сколько выпил-то?.. – спросила жена.

– Не много… – Петр играл в оправданье. – Чуть-чуть. Можно сказать, что не пил. Стакан – и то от силы.

– Четвертинка, значит. А портвешком полирнул? С работы выпрут!.. Квартиру не дадут!

– Ну! Это уж – фиг! – как будто бы проснулся Петр, схватив брюки со стула и быстро надел их. – Я Москву двадцать лет уже строю. Выпил – так что ж, по дороге проветрится!

Петр схватил полотенце и бритву со столика, расправил сплющенные тапки и втиснул в них ноги. Проходя у дверей Серегиной комнаты, о себе Петр подумал: опаздывает. Уже шла «Пионерская зорька», и пора ему было давно выходить.

Но отлегло. Ведь рано он выходил только её – ради Анны, за ней он наблюдал, разглядывал, запоминал все. Сегодня с утра Анна спала, и через парк идти ему было не надо. Он даже раньше приедет к себе на работу, раз не поедет он через Войковскую. Но, все равно для приличия надо ему поспешить, чтоб потом не осталось вопросов. Так, через десять минут одетый полностью и в новую рубашку спускался Петр по лестнице вниз, не дожидаясь медленного лифта.

Петр пошел к остановке автобуса и втиснулся в один из них последним. Зил-158 фыркнул, закрыв за лопатками двери, и двинулся в путь. Наконец, и Новослободская. Петр спустился в метро за пятачок и поехал. Он, конечно, все время стоял, да к тому же пришлось ему делать одну пересадку.

Петр на работу приехал, взял банки с анализом масла из трансформатора, из кармана достал кошелек. В кошельке на трамвайном билете записан был номер ее телефона, продиктованный вечером. Сегодня его миссией была поездка в Мосэнерго. Там должны были сделать анализ залитого масла и дать заключение о электрической прочности на пробой, о тангенсе потерь, о наличии влаги. То есть день для Петра обещал быть халявным. И спустя три часа они с Анной шли к парку Горького.

На ветру у нее разлеталась прическа. Она поправляла ее, а ветер все путал, разметывал волосы, мешая смотреть.

– Училка, говоришь?.. – Они остановились, и Петр поправил ей волосы, закрыв своим телом от ветра.

– Биологии… – поддакнула она.

– И кандидат наук…

– Правда, странно?

– Почему?..

– Это же школа. Что в ней делать кандидату? Какая, к черту, там научная работа?

Они шли по обводному каналу и приближались уж к стрелке. Он либо держал ее руку либо обхватывал сбоку за талию. Остановившись, он ласкал ее пальцы – красивые, длинные, теплые. Токи незримых энергий текли по ладоням меж ними. Никогда в жизни им так не гулялось.

И Петру ее нравилось слушать, о чем бы ни говорила она: о кинотеатре «Ударник», о шоколадной фабрике, о стрелке между обводным каналом и Москвой-рекой.

Ее голос, и мягкий, и с самого низа гортани, и деловой, голос будто бы леди, сводил Петьку с ума. Она говорила – ему по спине щекотали приятно мурашки. Он же раньше не слышал ее, только лишь рисовал, а теперь все сошлось: нарисованный им на холсте образ дамы – и голос ее, и манеры, и нежность стали как воплощение мечты. И Петр тоже говорил. Говорил, чтоб она не молчала, чтоб ей было ему что сказать.