С костистой руки капало. Звук вплетался в пульс у меня внутри. Нечеловечески длинные пальцы сомкнулись, сердце лопнуло перезревшим плодом и рассыпалось на синие искры, впитавшиеся в темную от крови ладонь.
— Красиво, — сказала я тишине. — Зачем?
— Больше не нужен, — ответил он и улыбнулся, не размыкая красивых губ. Губы и подбородок. Остальное было скрыто. Темные гладкие пряди, стекающие из капюшона, извивались от ветра
— Как?
— Мой зов — поток. Я просто…
— Я помню. Открываете двери. А я — веду.
— Веди. Твоя очередь. — Снова улыбка и приглашающий жест.
Мне не больно. Не больно…
Тени, стелющиеся у его ног, замирают. А те, что рядом со мной, за мной, приходят в движение.
Не больно. Не…
— Сами идите, — сказала я и сделала шаг назад. Тот самый, который решает если не все, то многое.
Глава 7
Наивность и дурь — это диагноз. Кого я хотела обмануть? Зато теперь точно знаю, что пока не могу делать это сознательно и сама. Ходить за грань. Могу только застрять между.
Когда я шагнула, он просто ждал меня там ужасно-прекрасный в упоительно притягательном ореоле невероятной силы. Скалился синим череп, холодно и знакомо сиял огонь в черной глазнице.
— Глупо и непродуктивно.
Мы по-прежнему были в доме. Здесь он выглядел точно так же, как в детстве, пусть и помнила я урывками. Мамин кабинет. Здесь светло и обои серые с тонким розоватым рисунком, ковер на полу. Я-ребенок разложила альбом и краски прямо на ковре. У ног меня теперешней — открытая баночка с синей гуашью. Некромант стоял там же, где был стол, за которым мама — миниатюрная брюнетка, красивая, серьезная. Картинки наложились одна на другую, и фигура в темном плаще торчала прямо из тумбы с ящиками, где мама хранила записи. Я шевельнулась и задела гуашь. Синее растеклось по бежевому…
Я такого не помню… Подняла руку. Мамино кольцо билось в такт нашему общему с гранью пульсу, голоса звучали оттуда. Это не моя память.
— Мика, у нас нет времени на глупости, — некромант подошел, обнял меня за плечи, увел из кабинета в коридор, и дальше. Кажется здесь была лаборатория. По углам невнятные груды хлама. Темно.
У тьмы много голосов. Один из них сейчас говорит. И мне странно, потому что я слышу только внешнее, не чувствуя
У тьмы много оттенков. И провал, который открылся, повинуясь отозвавшемуся во мне толчку силы, густой и черный. Мамин камень тлеет уютным жемчужным светом, ровно и уверенно сияет изумрудная звезда.
Есть еще.
Я перевожу взгляд. На костистой руке, что касается моего плеча, точно такая же изумрудная звезда.
— Надо же, как глупо вышло, — сказал не мой Холин.
Я дернулась, но Ясен держал крепко. И меня, и мои крылья. Осталось только кричать в тишину и…
— Ты всегда прокалывался на мелочах, — из черного зева тьмы просочилось туманное марево, соткалось в высокую, чуть угловатую фигуру — зеркальное отражение той, что стояла рядом со мной.
— Ты же знаешь, я сильнее тебя.
— Знаю. Но не все решает сила, Ясен. Отпусти ее.
— Как скажешь, Мар, — ответил тот и ударил по брату “копьем тьмы”, “черным смерчем”, веером “лезвий”, “гнилью”, “тленом” и все это практически одновременно. Я лишь краем глаза видела, как развернулись сверкающие лепестки щитов и что-то метнулось в ответ, потому что скотина Ясен толкнул меня, и я упала за грань. И куда-то еще.
Спиной, как всегда. Что странно, ведь серая, ровная, как стрела, дорога оказалась под моим животом. Обычная дорога с песком и мелкими камнями. Рубашка задралась, лежать было неудобно и от лезущей в нос пыли хотелось чихать. Я встала. Отряхнулась. Я была собой. Саднило ладони и плечо, где меня Ясен хватал. Шнурок с костяной совой висел поверх рубашки и поблескивал опаловыми глазами.
Дорога висела в пустоте, соединяя как пуповиной две треугольные схем с опорами на рунные круги. Схемы были зеркально отражены относительно друг друга по вертикали и по горизонтали и если… Дорога тут же сжалась точкой, схемы легли одна на другую. Я стояла в центре гексаграммы. В фокусе фигуры. И слышала пульс. Свой и не только.