Некрономикон

1876 — шесть исчезновений. Тайный комитет обращается к мэру Дойлу.

Февр. 1877 — обещание принять меры. Церковь закрывают в апреле.

Парни с Федерал-Хилл — шайка — угрожают д-ру и сутанникам в мае.

Конец ’77 — сто восемьдесят один человек покинул город. Имен не называть.

Где-то в 1880 — слухи о привидениях. Постараться проверить факт, что ни одна живая душа в церковь не заходила с 1877.

Спросить у Лэнигана фотографию здания, снятую в 1851…»

Вернув листок в записную книжку, Блейк сунул ее в карман и повернулся, чтобы взглянуть на скелет. Смысл этих заметок был очевиден, и сомневаться не приходилось, что сорок два года назад в заброшенное здание пришел человек в поисках газетной сенсации — на что рискнуть другого смельчака не нашлось. Возможно, больше никто не знал о его затее — кто это может сказать? Но в редакцию он уже не вернулся. Неужели мужественно подавляемый страх внезапно одолел его и вызвал разрыв сердца?

Блейк склонился над белеющими костями и заметил их странный вид. Часть их была беспорядочно разъята, и некоторые казались странно оплывшими на концах. Другие неестественно пожелтели, смутно наводя на мысль об обугливании, которое местами захватило и остатки ткани. В очень странном состоянии был череп — с желтыми пятнами и прожженным отверстием на темени, словно кость проело насквозь какой-то сильной кислотой. Что случилось со скелетом за четыре десятка лет безмолвного упокоения здесь, Блейк представить не мог.

Прежде чем это доосозналось, он уже снова смотрел на камень, подпадая под его странное влияние, вызывающее марево фантазмов. Он видел вереницы фигур в хламидах с капюшонами, нелюдь по абрису силуэтов; взирая на бесконечность пустыни с рядами вздымающихся в небо резных истуканов, он угадывал стены и башни в бездонной ночи морей и коловерти пространства, где пряди черного тумана реяли на фоне рассеянного мерцания холодной багровой дымки. А за пределами всего он заглянул в бесконечное зияние тьмы, где плотносгущенные и плотноразреженные формы выдавали себя лишь текучевеющим колыханием; и зыбкие узоры энергий привносили, казалось, упорядоченность в хаос, предлагая ключи ко всем парадоксам и тайнам умопостигаемых миров.

Потом наваждение вдруг разом разрушилось приступом томительного, неопределенного, иррационального страха. Задохнувшись, Блейк оторвался от камня, сознавая где-то совсем рядом некое безликое нездешнее присутствие и с жуткой пристальностью сосредоточенное на себя внимание. Он чувствовал, как его уловляет нечто, что было не в камне, но сквозь камень глянуло на него, — нечто, что будет беспрестанно за ним следить, и для этого оно не нуждается в зрении. Местечко явно стало действовать ему на нервы — еще бы, после такой кошмарной находки! К тому же и свет начинал убывать, а поскольку фонаря при нем не было, он понимал, что скоро придется уйти.

Тогда-то в густеющих сумерках ему и почудился в разнобоком камне слабый проблеск свечения. Он попытался не смотреть, но какая-то темная сила понуждала его взгляд вернуться. Не светился ли камень едва приметным радиоактивным свечением? Что там говорилось в записках покойного о Сияющем Трапецоэдре? И вообще, что такое это брошенное гнездилище космического зла? Что здесь творилось, что могло и по сю пору таиться в сумраке, пугающем птиц? Вдруг показалось, что неуловимый намек на злосмрадие возник где-то рядом, но источника его не было видно. Блейк схватил долго зиявшую откинутой крышкой шкатулку и защелкнул ее. Крышка плавно скользнула на своих немыслимых петлях, полностью скрыв рдеющий камень.

В ответ на резкий щелчок захлопнутой крышки сверху, с той стороны люка, из вековечной глухой темноты шпиля донесся звук как будто мягкого шевеления. Крысы, что же еще?.. Единственные живые твари, дававшие о себе знать в проклятой каменной громаде с того самого момента, как он вошел. И все же это шевеление в шпиле ужасающим образом его испугало, так что в исступлении он ринулся по винтовой лестнице вниз, через мерзостный неф и сводчатый подвал, вон на опустевшую площадь, прочь от кишащих людьми и наваждаемых страхом улочек и закоулков Федерал-Хилла, прямо к здравомысленным улицам в центре и уютно-домашним тротуарам университетского городка.

Дни следовали один за другим; Блейк так и не рассказывал никому о своей вылазке. Он вчитывался в книги, разбирался в многолетних подшивках газет и лихорадочно бился над тайнописью переплетенного в кожу томика, который обнаружили в затянутой паутиной ризнице. Загадка, как вскоре обнаружилось, были не из легких; и после долгих трудов он убедился, что это были ни латынь, ни греческий, ни английский, ни французский, ни испанский, ни итальянский, ни немецкий языки. Ему, очевидно, предстояло черпать из самых глубинных кладезей своей диковинной эрудиции.