Некрополь

Тогда я уже был в ревире. В бараке номер пятнадцать, который являлся scheissereiblock[40]. В бараке для тех, у кого понос. И если потом в Харцунгене моя комната была очень маленькой, то здесь я работал в очень большом бараке. Двести больных в одной комнате. И поскольку комнат было четыре, барак являлся густозаселенным лазаретом поносящих тел. Лазарет с такой заразной вонью, которая застревает в ноздрях, она как будто проникает во все поры твоего тела. Постоянно все твои ткани вбирают ее, и ты практически сливаешься с ней в одно целое. Только если ты достаточно долго находился вне барака, то по возвращении ощущал, как тебя снова окутывают испарения из выгребной ямы. Но выходить оттуда приходилось довольно редко, поскольку было много хлопот с людьми, лежавшими в своем собственном дерьме. Не знаю, возможно, этим я обязан своей плебейской натуре, но, когда мне приходилось иметь дело с гноем, фекалиями и кровью, у меня не возникало с этим никаких проблем, да и сейчас их не бывает. Поэтому, отмывая грязные обессиленные тела, я желал лишь одного, чтобы поскорее вернуть их в постель чистыми, как будто в вымытом и приведенном в порядок снаружи теле внутри тоже все наладится. Наивная фобия. Может быть, с ней схож и обряд омовения рук, в котором преступник чувствует инстинктивную потребность. Так что, скорее всего, и у немцев потребность в строгом внешнем порядке является отчасти попыткой уменьшить внутреннюю изломанность. Ну, а больные чувствовали, что мой уход за ними не был всего лишь исполнением служебных обязанностей. Ведь у больного, хотя мы часто не замечаем этого, восприятие очень обострено.