Нексус

«Вот хитрые стервы!» — подумал я. Ведь это им следовало убрать со стола. Мигрень! Так просто. Теперь придется одному слушать музыку. Может, так и лучше, ведь для меня это не в новинку. И темы для разговора не надо придумывать: все сойдет — дохлые кошки, прошлогодние тараканы, язва миссис Швабенхоф, воскресная служба, щетки для чистки ковра, Вебер и Филд или любовница модного певца. Я готов сидеть и слушать хоть до глубокой ночи. (Сколько же они намереваются проспать, пьяницы несчастные?) Возможно, теперь, когда женщины добились своего, они не будут против немного задержаться. Надо еще деньжат у родных перехватить. Улизнуть часов в пять-шесть просто невозможно. Во всяком случае, не на Рождество. Предстоит еще окружить елку и пропеть отвратительное рождественское песнопение — «О Tannenbaum [40]!» А потом родители начнут вспоминать все предыдущие рождественские праздники, сравнивать елки, расскажут, как в детстве мне не терпелось разведать, что за подарки ждут меня под елкой. (О детстве Лоретты почему-то не принято вспоминать!) Какой чудный был мальчик! Так любил книги! А как играл на пианино! Припомнят все велосипеды и роликовые коньки, что у меня были. И духовое ружье. (О револьвере — молчок.) Интересно, он еще хранится в ящике вместе с ножами и вилками? Ну и напугала нас однажды мать, когда выхватила этот револьвер! К счастью, в нем не было патронов. Не исключаю, что мать об этом знала. Но все равно…

Да, ничего не изменилось. Когда мне исполнилось двенадцать, время остановилось. Что бы ни нашептывали со всех сторон родителям, я для них оставался их дорогим мальчиком, который когда-нибудь остепенится и станет хорошим портным. А этот бред о писательстве… Рано или поздно мальчик переболеет и выздоровеет. И эта странная новая жена… она тоже исчезнет со временем. Когда-нибудь он станет нормальным человеком. Все к этому приходят с годами. Они не беспокоятся, что я, как добрый старый дядюшка Пол, захочу покончить с собой. Не тот характер. Да и голова на плечах есть. Здравый смысл, так сказать. Молодо-зелено — вот и все. Просто слишком много читал… и друзья были никудышные. Имен они не станут называть, но вскоре, я не сомневался, кто-нибудь задаст вопрос — всегда уклончиво, всегда пониженным голосом и глядя в сторону: «А как там наша малышка?» Это про дочь. А я, не имея об этом ни малейшего понятия, не зная даже, жива ли она, отвечу как ни в чем не бывало: «Спасибо. Хорошо». «Вот как? — не успокаивается мать. — А давно ты слышал о них?» О них означало, что спрашивают и о моей бывшей жене. Что ж, отвечу. «Стенли регулярно рассказывает мне». — «А как поживает Стенли?» — «Отлично…»

Как бы мне хотелось поговорить с ними о Джонни Поле. Но они этого не поймут — сочтут странным. Ведь я не видел Джонни Пола лет с семи-восьми. Именно столько. Они и не догадываются, особенно ты, дорогая мамочка, что все эти годы я помнил о нем. Более того, с годами его образ становился все ярче. Иногда — это выше вашего понимания — я думаю о нем как о маленьком боге. Одном из немногих, встретившихся на моем пути. Думаю, вы не помните, что у Джонни Пола был самый нежный голос на свете. И не догадываетесь, что ваш малыш смотрел на мир его глазами и открывал для себя то, чего иначе никогда бы не узнал. Для вас Джонни был всего лишь сыном угольщика, грязным маленьким итальяшкой из семейства иммигрантов. Он плохо говорил по-английски, зато, завидев вас, всегда вежливо приподнимал свою шапчонку. Разве могли вы предположить, что это жалкое существо кажется божеством вашему дорогому сынку? А знали вы, о чем вообще думает ваш непокорный сын? Вам не нравились книги, которые он читал, друзья, которых он выбирал, девушки, в которых он влюблялся, игры, в которые он играл, дороги, которые он выбирал. Вы лучше знали, что ему надо. Но все-таки вы не давили на него слишком сильно. Вы избрали другой метод — притворялись, что ничего не слышите и не видите. Решили, что надо дать мне перебеситься. А я все никак не успокаивался! Год от года становился все хуже. И тогда вы убедили себя, что время остановилось в тот год, когда мне исполнилось двенадцать. Вы не могли смириться, что у вас не тот сын, какого вы хотите, и придумали того, кто вас устраивал. Двенадцатилетнего мальчугана. А после хоть потоп…