Некто Гитлер: Политика преступления

Странным образом здесь соединились две гитлеровские черты, на первый взгляд противоречащие друг другу: его боязнь завершенности и его программный догматизм, догматическая окостенелость. Две эти черты делали его до известной степени слепым, живущим в своем мире, далеком от реальности. Он столь же мало видел неожиданные, противоречащие его программе шансы, как и не предусмотренные его программой опасности. В этом отношении он очень отличался от Сталина, с которым Гитлера роднит весьма многое (прежде всего жестокость, каковой нам придется заняться в следующей главе). Сталин внимательнейшим образом всматривался в окружающую его и быстро меняющуюся реальность; Гитлер верил в то, что сможет сдвинуть горы.

Все это чрезвычайно ярко проявляется в период между июнем 1940 года и июнем 1941-го, когда Гитлер, сам того не зная, решил свою судьбу. Он достиг всего, чего можно было достигнуть, но он этого не видел. То, что мир в континентальной Европе, который срочно надо было заключать, наверняка истощил бы волю Англии к войне, его совершенно не интересовало. Вообще-то его и война с Англией не интересовала: он и не планировал эту войну, она просто не помещалась в гитлеровскую картину мира. То, что вслед за Англией к войне с Германией с угрожающей быстротой приближается Америка, Гитлер долгое время вообще в расчет не принимал. Он верил в американскую отсталость по части вооружения, сильно надеялся на раскол между сторонниками изоляции[117] и сторонниками интервенции, а в самом худшем случае верил в то, что Америку отвлечет от войны с Германией Япония. В его собственную программу внешнеполитических действий Америка не входила. Эта программа предусматривала прежде всего превентивную войну с Францией, благодаря которой у Германии будет защищенный тыл для великой войны, войны за жизненное пространство против России, – и тыл появился, несмотря на то что мир с Францией так и не был заключен. На эту войну Гитлер после некоторых колебаний все же решился, несмотря на то что, согласно его же программе, Англия в войне Германии против Советского Союза должна была стать не врагом, а союзником или благожелательно нейтральной державой; и несмотря на то что в противоречащей его программе войне с Англией Россия оказывалась необходима как разрывающий цепи экономической блокады поставщик сырья и продовольствия, покамест вполне лояльный по отношению к Германии. Второе соображение Гитлер отметал с ходу, поскольку по его расчетам завоеванная Россия стала бы куда более надежным поставщиком и сырья, и продовольствия, чем Россия благожелательно нейтральная; а что до самой Англии, то он убеждал себя, что Англия увидит полную бесперспективность войны, если отпадет ее надежда на Россию как на потенциального союзника, – он не принимал во внимание то обстоятельство, что Россия не давала Англии ни малейшего намека на возможность подобного союза и что Англия скорее рассчитывала на Америку как на потенциального союзника, чем на Россию.

Эти гитлеровские попытки рационализировать свое роковое решение не следует принимать всерьез. Нападение на Россию произошло не из-за войны с Англией, а несмотря на эту войну. Это нападение произошло не из-за разногласий с Россией, каковые обострились во второй половине 1940 года, но летом 1941-го были улажены[118], а потому что на гитлеровской воображаемой карте мира Россия всегда была немецким жизненным пространством и потому что, согласно гитлеровскому расписанию теперь, после победы над Францией, пришло время поставить на мировой сцене главный хит его завоевательного репертуара. Уже в июле 1940 года Гитлер дал понять своим генералам, чего следует ожидать в дальнейшем; 18 декабря 1940 года те же генералы услышали о решении, которое было осуществлено 22 июня 1941 года.

То, что неспровоцированное нападение на Россию было ошибкой – а в военном отношении единственной, решившей исход войны ошибкой, – сегодня очевидно всем. Большой вопрос: воспринималось ли это уже тогда как ошибка. В 1941 году Россия оказалась недооценена всеми – и американский, и британский генштабы не сомневались в скором ее военном поражении; Россия сама дала серьезный повод для таких оценок, показав свою слабость в зимней войне 1939 года с Финляндией. Внушительные победы начального периода войны, по-видимому, утвердили Гитлера в низкой оценке русской обороноспособности. Сегодня много спорят о том, смог бы он взять Москву, если бы у него был другой стратегический план. Но и в этом случае мало что изменилось бы.