Некто Гитлер: Политика преступления

По совершенно другой причине. Гитлер уничтожил неисчислимое количество ни в чем не повинных людей, без какой-либо военной или политической необходимости, а просто ради личного удовлетворения. По этой причине он стоит в одном ряду не с Александром или Наполеоном, а с психопатами-маньяками, женоубийцей Кюртеном[126] и детоубийцей Хаарманном[127], с той только разницей, что Кюртен и Хаарманн действовали кустарными, ремесленными способами, тогда как Гитлер поставил убийства на конвейер. Его жертвы исчисляются не десятками, даже не сотнями, но миллионами людей. Он был не просто серийный убийца, но массовый серийный убийца.

Мы применяем это словосочетание в его точном, криминологическом значении, а не в риторико-полемическом смысле, в каком иногда его употребляют по отношению к государственным деятелям или генералам, уничтожающим своих врагов или посылающим на смерть своих солдат. Государственные деятели (и генералы) во все времена и во всех странах оказываются в таком положении, когда приходится иметь дело с убийствами, – во время международных и гражданских войн, в периоды государственных кризисов или в пору революций. Это не делает их преступниками. Во всяком случае, у всех народов хватает чутья, чтобы различать, когда их властитель подчиняется печальной необходимости, а когда удовлетворяет свою тайную страсть. Репутация жестокого правителя всегда грязнит политика, даже талантливого и работоспособного. Это относится, например, к Сталину. Гитлер был, помимо всего прочего, одним из самых жестоких правителей вообще и в этом качестве является исключением для немецкой истории. До Гитлера жестоких властителей в Германии было значительно меньше, чем, скажем, в России или во Франции. Но речь не о том. Гитлер был жесток не только как властитель и завоеватель. Особенность Гитлера состояла в том, что он убивал тогда и в таких невообразимых масштабах, когда никакая государственная необходимость не давала ему не то что основания, но и малейшего повода для этих убийств. Мало того, иногда массовые убийства шли вразрез с его военно-политическими интересами. К примеру, войну в России, проигранную в военном отношении, Гитлер мог бы выиграть политически, если бы явил себя освободителем, а не истребителем. Но его жажда убийств была сильнее, чем его неплохие способности к политическому расчету.

Гитлеровские массовые убийства начались во время войны, но они не были связаны с военными действиями. Гораздо с бо́льшим основанием можно сказать, что Гитлер использовал войну как повод для массовых убийств, которые к самой войне не имели никакого отношения, а служили ему для удовлетворения его личной потребности. «Если уж лучшие гибнут на фронте, – писал он еще в „Моей борьбе“, – можно по крайней мере вычистить дом от паразитов». Уничтожение людей, которых он считал насекомыми, было связано с войной только в том смысле, что дома война отвлекала внимание от этого уничтожения. В остальном все эти убийства были для Гитлера самоцелью, а никак не средством достижения победы или способом избежать поражения.

Скорее, наоборот, они мешали военным действиям, поскольку тысячи боеспособных эсэсовцев (а это немало дивизий) были годами заняты в тылу, вместо того чтобы быть на фронте; а ежедневные массовые железнодорожные перевозки людей через всю Европу в лагеря уничтожения ограничивали без того затрудненное снабжение действующей армии. Кроме того, массовые убийства в тылу, которые уже невозможно было скрыть, в условиях, когда военная победа стала недостижимой, исключали и какой-либо компромиссный мир, поскольку эти преступления, по мере того как они становились известны, убедили сначала лидеров Запада, а потом и России, что война должна закончиться не переговорами с Гитлером, но исключительно судебным процессом над ним. Цель войны как «наказание всех, кто ответственен за эти преступления», определенная в январе 1942 года западными союзниками, а в ноябре 1943-го[128] и Советским Союзом, предполагала безоговорочную капитуляцию нацистской Германии.

В 1942 и 1945 годах во всем мире еще было живо сознание: гитлеровские массовые убийства не просто «военные преступления», но преступления как таковые, причем преступления невиданного прежде масштаба, цивилизационная катастрофа, которая в известном смысле начинается там, где заканчиваются «военные преступления». К сожалению, это понимание было стерто Нюрнбергским процессом «над военными преступниками» – неудачным мероприятием, о котором сегодня мало вспоминают.