Некто Гитлер: Политика преступления

Молодому поколению немцев это не так ясно, как тем, кто пережил войну. Как раз о Гитлере последних месяцев сложилась некая легенда, которая отнюдь не приукрашивает его, но в известном смысле снимает с него ответственность за агонию Германии 1945 года. Согласно этой легенде, Гитлер в конце войны был только тенью самого себя прежнего, тяжело больным человеком, человеческой развалиной, лишенной прежней решительности и силы и будто в параличе глядящей на катастрофу, обрушившуюся на него и его страну. Согласно этой легенде, с января по апрель 1945 года он потерял всякий контроль над происходящим и, оторванный от мира, дирижировал из своего бункера армиями, которых не существовало, метался от внезапных приступов бешенства к летаргической резиньяции, среди руин Берлина фантазировал об окончательной победе. Он был слеп к окружающей его реальности – это верно, но верно по отношению к Гитлеру любого периода его жизни.

В этой апокалипсической картине пропущена важнейшая деталь. Конечно, состояние здоровья Гитлера в 1945 году было не самым лучшим; конечно, он постарел, и после пяти военных лет нервы его были на пределе (как, впрочем, и у Рузвельта с Черчиллем), конечно, он пугал свое окружение все большей угрюмостью и все более частыми приступами бешенства. Но искушение эффектно нарисовать конец Гитлера пеплом и серой в духе «гибели богов» мешает увидеть то, что Гитлер последних месяцев войны еще раз обрел невероятную энергию и потрясающую силу воли, причем это был наивысший расцвет его энергии. Некоторое ослабление воли, некий паралич, падение в бездумную летаргию скорее можно заметить в предшествующий период, в 1943 году (именно тогда Геббельс с тревогой писал в своем дневнике о «кризисе вождя») и в первом полугодии 1944 года. Но перед лицом неизбежного поражения Гитлера словно гальванизировало. Его рука могла дрожать (последствия покушения 20 июля 1944 года), но хватка этой дрожащей руки была все еще – или снова – стремительна и смертельна. Решимость стиснувшего зубы бойца и яростная активность физически очень ослабевшего Гитлера с августа 1944-го по апрель 1945-го в некотором смысле поразительны; но чем ближе к концу, тем отчетливее становится его цель, для многих и сейчас кажущаяся неправдоподобной: тотальное разрушение Германии.

В начале эту цель трудно распознать; в конце ее трудно не заметить. Политика Гитлера в последний период четко делится на три фазы. В первой (с августа по октябрь 1944 года) он успешно помешал всем попыткам завершить войну как можно скорее и довел дело до решающей битвы. Во второй (с ноября 1944-го по январь 1945-го) он совершил последний неожиданный рывок – на Запад. Ну а в третьей фазе (с февраля по апрель 1945 года) всю свою энергию, которую до 1941 года он вкладывал в завоевание Европы, а с 1942 по 1944 год – в уничтожение евреев, он посвятил тотальному разрушению Германии. Для того чтобы увидеть, как постепенно выкристаллизовывалась эта цель Гитлера, нам придется вглядеться в последние девять месяцев войны.

Военное положение Германии в конце августа 1944 года соответствовало военному положению Германии в конце сентября 1918-го, когда военный диктатор того времени Людендорф вывесил белый флаг. То есть по всем человеческим расчетам поражения было не миновать, конец был виден. Но он еще не настал, поражения еще не было. На немецкую землю еще не ступил ни один вражеский солдат. В 1918 году, вероятно, тоже еще имелись возможности продолжать военные действия в течение года, как это и случилось в 1944–1945 годах.

Но Людендорф в той ситуации пришел к убеждению, которое сформулировал вполне определенно: «Войну надо заканчивать». Он предложил начать переговоры о перемирии и привел к власти в стране своих политических противников, чтобы дать Германии приемлемых представителей и сделать переговоры более обнадеживающими[158]. То, что позднее он обвинял этих людей, которых сам же и привел к власти («они должны расхлебывать эту кашу»), в предательстве, в «ударе в спину» непобедимому немецкому воинству, выставляет его политику после сентября 1918 года в отвратительном свете, но тогда, осенью 1918-го, он повел себя как ответственный патриот, который видит неизбежность поражения и старается уберечь страну от самых худших последствий этого поражения.