Нелегал

Считалось, кстати, весьма почетным держать на своей спине правителя, поэтому самые мощные тролли претендовали на эту роль; они даже передрались и надолго задержали бы церемонию, если бы Нитирэн сам не выбрал восьмерых и не приказал остальным отойти и смириться.

С высоты своего живого престола Нитирэн провозгласил себя правителем и отдал первое распоряжение.

— Эхуван, — сказал он, — был силен и жесток, но невоздержан и самонадеян. Кроме того, он полагал, что для правителя великого народа довольно одной только телесной крепости. Поэтому Эхуван мертв!

Он выждал немного и потом прибавил:

— Многие великие правители, восходя на живой престол, начинали с казни всех, кто поддерживал их соперников. Я не желаю быть исключением! Я желаю быть великим правителем! — Он поднял руку и начал указывать то на одного тролля, то на другого: — Взять! Взять! — повторял Нитирэн.

Авденаго поразился его зрительной памяти: Нитирэн точно помнил тех, кто был самым горячим сторонником Эхувана, и не из расчета, а совершенно искренне. Кроме того, Нитирэн безошибочно выделил из толпы предателей — перешедших на сторону Эхувана в самый последний момент.

Всего набралось четырнадцать обреченных. Тролли говорили между собой, что это — на диво немного и что Нитирэн воистину велик, если не страшится оставлять рядом с собой возможных врагов.

— Среди нашего народа у меня не может быть врагов! — сказал Нитирэн. — Я не побоюсь пройти и последнее испытание, и мой дахати тому свидетель!

Авденаго, к которому неожиданно обернулись все лица, приосанился, слегка покраснел и, стараясь сохранять невозмутимый вид, кивнул.

Обреченные тролли пытались вырваться, один даже вывернулся из удерживающих его рук и побежал, но скоро был настигнут, связан и брошен к подножию трона.

— Всех — к земле! — распорядился Нитирэн и сошел с трона.

Послужившие ему тролли были щедро одарены из рук дахати правителя, после чего разошлись, похваляясь трофеями.

Осужденных швырнули на землю и, чтобы не тратить времени, пригвоздили к ней дротиками. Большинству пробили руки и ноги в нескольких местах, а одному случайно попали в шею — этот умер сразу. Остальным предстояло ждать прихода Черной Комоти.

Грохот нарастал, небо над горой заволакивало. Пора было уходить.

Авденаго уезжал на той же телеге, что и Нитирэн. Телегу эту везли две крупные лошади. Нитирэн сам правил ими. Авденаго сидел рядом, скрестив ноги, на горе шкур. Одну он набросил на плечи, потому что от испачканной одежды он поспешил избавиться.

Земля тряслась, однако кони и ухом не вели. Шли себе совершенно спокойно, как будто ничего особенного вокруг не творилось.

Вся долина была заполнена троллями. В телегах, верхом, пешие — все они двигались вперед, уходя от извержения вулкана, возвращаясь вместе со своим новым правителем. Зрелище было поразительным. Авденаго вдруг осознал смысл той пустоты, в которой он путешествовал, двигаясь к Великому Камбаю: пустота эта должна была наполниться, для того она и существовала.

Везде он видел бунчуки на копьях, развевающиеся гривы, лошадиные и троллиные. Бегущие тролли размахивали руками, их косматые плащи рвались с плеч. Трава под их ногами не смела отзываться на ласки ветра — она стелилась под сапоги, колеса, копыта, она была безмолвна, покорена. Какой контраст с ее загадочными волнами — прежде, в пустой долине! Тогда она представлялась капризной, послушной лишь собственной воле. Но вот избран великий правитель, и все переменилось в единый миг.

Авденаго встал на телеге, обернулся.

Черная Комоти уже высунула свой красный, раскаленный язык. Он медленно тянулся из жерла к храму и готов уже был слизнуть все, что оставили ему тролли.

* * *

Вторая долина оказалась похожей на первую: тоже пустая и тоже тайно вожделеющая полноты. Гора Комоти осталась далеко позади, и земля здесь почти не колебалась.

Зато отсюда видны были тонкие белые башни Калимегдана: едва различимые таинственные силуэты на фоне самой далекой горы.

Бегство от ярости Черной Комоти завершилось, и тролли остановились: они даже не стали лагерем, а как будто мгновенно вросли в землю и обжили ее. Спустя час повсюду уже пылали сытные костры, запах мяса кружил и дурманил головы, из опилок и соломы повытаскивали пивные и винные бочонки, да в таких количествах, что впору подивиться — где все это пряталось. Грозные гнусавые трубы отныне молчали, им на смену пришли визжащие флейты, издающие такие звуки, как будто где-то поблизости пытают человеческую женщину, маленькие барабанчики, всевозможные трещотки и наконец сорокаструнные «мертвые кости» (последний инструмент представлял собой ящик, действительно наполненный костями, обычно троллиными — чаще всего это были кости какого-нибудь уважаемого предка, скончавшегося от старости, а не на войне; на этот ящик натягивали тетивы от разных боевых луков и играли, дергая струны попеременно).