Нелёгкое дело укротить миллионера

Спину холодит кафель, и я молюсь, чтобы Рус успокоился. Или хотя бы ушел. Сейчас ни к чему его допросы, и так плохо.

– Егор меня шоколадкой угощал, – привираю.

– Блять, это Егор… – он ругается тихо, но я слышу через дверь и даже улыбаюсь этой реакции.

Какое-то время в комнате царит тишина. Я чищу зубы, освежаюсь под душем, набрасываю халат и понимаю, что утренняя тошнота отступила. Только грудь болит зверски, повернусь, ткань коснется сосков, и хоть вой. Стараюсь не двигаться, чтобы лишний раз не терзать раздраженную кожу, но грудь сильно выросла, нужно белье менять, а я не могу вырваться из плена этого дома, пока Рус…

– Агата, – что-то стукает о дверь, будто он лбом приложился. – Ты в порядке?

– Да, – останавливаюсь, хочу потянуться к ручке, но с другой стороны вдруг слышится хриплый голос:

– Не выходи, выслушай. Минутку. Хорошо?

Пульс ускоряется, ударяет по ребрам оглушающим ударом. Чтобы не упасть, прижимаюсь лопатками к холодной стене, обнимаю себя руками.

– Ты слушаешь? – переспрашивает.

– Да…

– Это странно, я знаю. Звучит нелепо. Ты подумай, не отвечай сразу, но… – дверь вдруг щелкает, а я резко отлепляюсь от стены и, повернувшись, сталкиваюсь с глубоко-синим взглядом. Зрачки расширены, затягивают во тьму. – Агата, я разобрался в себе. Ты нравишься мне. Нет, – мотает головой, рвет волосы. То в глаза смотрит, то куда-то уводит взгляд, чтобы снова посмотреть на меня и обжечь взглядом. – Ты мне не нравишься, а я люблю тебя. Вот так просто… Ты меня изменила, вернула к жизни.

Губы дрожат, потом что хочу закричать, чтобы не произносил следующие слова. Чтобы прекратил это, остановился и продлил мою агонию. Пусть в бесконечность возведет этот плен, пусть я не выполню задание в срок, заплачу штраф за промашку, но не так же, не так больно…

– Выходи за меня?

И сердце обрывается. Запинается. Умолкает.

Зачем я ему? Ведь нарочно о себе ничего не рассказывала, старалась остаться для него пустотой. Ни-кем. А он что-то углядел.

Опускаю глаза в пол. Руки дрожат, кровь бурлит и волнует вены. В висках и переносице снова горячеет, вот-вот лопнет сосуд, и я не успею сказать одно слово…

Но успеваю:

– Нет.

– Посмотри мне в глаза, – шепчет он. – Ты ведь не подумала даже, – тянется, чтобы обнять, его руки дрожат, но я отступаю, и он стискивает добела кулаки, склоняет голову.

– Нет, – повторяю твердо. – Я не люблю тебя и никогда не любила. Ты себе напридумывал.

– Но… Агата, я же люблю, правда люблю тебя. Не веришь?

– Верю, – наклоняю голову, усмехаюсь, намеренно причиняя ему боль. Она полыхает в его глазах, разъедает мое сердце кислотой. – Это что-то меняет?

– Нет шансов, да?

– К сожалению, – пожимаю плечом. Делаю это спокойно, театрально, но внутри все вздувается от напряжения, от преждевременной тоски, ведь я понимаю, что будет дальше. Знаю, что вижу Руслана последние минуты. Впитываю его образ, считаю ресницы, что блестят капельками слез. Запоминаю каждую его морщинку, шрамик, родинку.

Так жестоко причинять боль тому, кого любишь. Так неправильно, словно мир перевернулся и встал дыбом. Но его отец все равно сделает это – разобьет наши судьбы. Деньги ведь делают все, с детьми разлучают на много лет. Что уж говорить обо мне? Кто я? Никто… И если Коршун-старший узнает, что я нарушила договор и забеременела, а потом еще и оставила ребенка – он меня в порошок сотрет, малыша заберет, как свою собственность, и я вообще жить не смогу.

Пусть лучше так.

Каждый пройдет свой путь исправления и расплаты. Руслан свой, а я свой. Он научился любить, научится и ненавидеть. Я научилась говорить «нет» и поняла, что теперь не скоро скажу «да».

Мне освободиться от тебя, мой хищник, будет намного сложнее, слишком глубокие раны от твоих когтей на моем сердце.

– Агата, ты ведь врешь сейчас… – говорит он с надеждой, пугливо улыбается, – я вижу по глазам. Ты ведь врешь, – шепчет. Его ломает, мнет изнутри, разбирает на щепки. Этого и добивался его отец.

Зачем так мучить своего ребенка? Зачем я, дура, согласилась?!

Мне приходится сорваться, потому что потерянный вид Руслана обжигает лавой и вздергивает меня в петле несправедливой жизни. Губы еле шевелятся, чтобы сказать последнее, добивающее:

– После всего, что ты мне сделал, я тебя любить должна? Не много ли ты хочешь, Коршун?

– Не должна, – кривит губы, трет щетину. Не брился сегодня, готовился к этому разговору. Под глазами мешки, не спал, волновался.

Последние две недели он целовал меня очень нежно, ухаживал, был внимательным и общительным, на секс не намекал, будто запечатал его для себя, запретил даже думать. Да, он себя наказывал так, знаю, а сейчас я его закапываю заживо, чтобы освободить нас обоих. Он вернется к прежней богатой жизни, а я… Уже не так важно, что будет со мной – вернусь к Славке, будем адаптироваться и ждать пополнения.

Ухожу в комнату, оставляя Руслана одного. Иду к шкафу, где сложен чемодан, подготовлены документы. Подхватываю телефон, нажимаю на нужную кнопку и быстро переодеваюсь в легкий сарафан.