Нелюбимые

Я замечаю маму — она машет рукой с другой стороны зала. Мама сидит на длинном белом диване за большим столом, на котором стоит ваза с фруктами, несколько тарелок с сыром, салаты и бокалы с белым вином. Мамины подруги ­что-то обсуждают, а когда я поднимаюсь по лестнице, все поворачиваются в мою сторону. Мама встает из-за стола и широко раскрывает руки для объятий. На ней черное узкое платье, туфли на высоком каблуке, на руках и шее много бриллиантов. Я обнимаю ее и целую в щеку, а она шепчет на ухо, что скучала и очень рада видеть.

— Максим, мой сын, — представляет меня подругам.

Я киваю и здороваюсь со всеми, а в ответ от одной из ее подруг слышу, что я повзрослел и меня не узнать.

— Тетя Света, помнишь ее? — спрашивает мама, и я опять киваю, хотя никого не помню.

— Прекрати. Я не тетя. Просто Света. — Подруга мамы протягивает мне руку.

— Наталья, — подает мне руку другая ее подруга.

Затем тянется еще одна рука в бархатной перчатке, поверх которой надет бриллиантовый браслет в форме обвивающей кисть змеи, и женщина представляется:

— Кристина. Как быстро растут чужие дети, боже мой.

Все за столом начинают смеяться, и я присаживаюсь на край дивана. Мама подходит ко мне, целует в макушку, садится рядом и берет со стола бокал.

— Как у тебя дела? Давай поесть закажу?

— Да не надо, спасибо. Я не голоден, мам.

— «Цезарь» тут лучший, подожди. — Она машет официанту, и тот направляется в нашу сторону.

— Да не надо.

— Надо поесть, так мать сказала.

Официант наклоняется, мама ­что-то шепчет ему на ухо, указывая пальцами, украшенными большими бриллиантовыми кольцами, на стол, а затем спрашивает у подруг, что они будут. Подруги заказывают еще вина, а Кристина просит виски и кальян. Я же прошу принести воды с лимоном.

— Вы с нами не выпьете? — спрашивает меня подруга по имени Наташа.

— Ему еще рано, — отвечает за меня мама и смеется. Одной рукой она обнимает меня за шею, а второй берет мою ладонь.

— Вы давно тут? — спрашиваю я маму.

— Ну… относительно, — тихо говорит она, оглядывая зал, где сотрудник караоке протягивает молодой девушке микрофон. — Как там в городе? Как у тебя вообще дела?

— У меня, — вздыхаю я, — да более-­менее, кажется. В городе — потоп.

— Сильно все, да? Я в телефоне только видела несколько новостей, — кивает мама в сторону золотого айфона, который лежит на столе рядом с пустым бокалом.

— Ну так… Да, прям как в фильмах-­катастрофах.

— А сейчас как там?

— Сейчас стихло.

— Ну и хорошо. — Мама поворачивается ко мне и улыбается накрашенными красной помадой губами.

Из звуковой системы начинает играть музыка, и многие в зале встают с мест и одобрительно аплодируют.

«Кофе на столе, за окном лазурь, — начинает петь девушка в центре зала, а подруги мамы, как и все в заведении, подпевают ей бэк-вокалом: — Уо-оо-о-оо-уо-оо».

«А с глянцевых страниц так манит гламур». — Девушка запрокидывает голову и, медленно покачиваясь, пританцовывает, пока остальные гости поют следующую строчку.

— Как на работе? — спрашивает мама и делает глоток вина.

— Хорошо. — Я смотрю в сторону зала, где поющую девушку окружают танцующие люди. — Хотя… я не знаю…

— А что ты не знаешь?

— Я не знаю, что дальше будет. И все.

— А ­что-то будет?

— Вот я и не знаю, что будет, мам.

— Подожди, — она закидывает ногу на ногу, — все же хорошо? Или у тебя проблемы?

— У меня нет проблем, но…

— Это главное, Максюш, что у тебя нет проблем. А все остальное — это так. Как бы тебе сказать…

— Как есть.

— Мишура, — произносит мама и показывает в сторону зала. — Все это мишура. Главное, чтоб у тебя все было хорошо и здоровье было.

— Возможно, мам. Но мне так нравилось все, а сейчас не знаю, что вообще будет.

Официант приносит бокалы с вином и виски, а мне стакан воды с лимоном.

— Надо с отцом поговорить, если волнуешься.

— Не надо, мам. Не надо с ним об этом говорить.

— Он решит, если ­что-то не так, он же главный акционер.

— Да там все хорошо, просто ощущение ­какое-то…

— Какое? — Мама снова разворачивается ко мне.

— «Как раньше» сейчас уже нет. Будто я был окружен людьми и мы все ­что-то вместе делали и радовались этому. Словно это был пионерлагерь, но из него многие уехали и никто не возвращается. К­ак-то так.

Подруги мамы вместе со всем залом затягивают припев, мама молча смотрит на людей, потом ставит бокал на стол.

— Знаешь, что это, сынуль?

— Что?

— Это просто ты взрослеешь, вот и все.

— Я давно уже не ребенок.

— Это тебе так кажется, — смеется мама и целует меня в висок. — Ты всегда им будешь. Для меня. Но внутри себя ты взрослеешь. Из-за всего вокруг у тебя меняются взгляды, от тебя уезжают коллеги. Они ­когда-то все вернутся, и вы снова будете ­что-то делать вместе. Но ты все равно — ребенок. Мой.

Мама кладет мне голову на плечо, а я рукой прижимаю ее к себе.

— Ты знаешь, — она зевает, — взрослеть нормально, Макс. Нам с отцом пришлось взрослеть в девяностые, вот это ужас был. Когда я в морозы стояла и продавала на рынке вещи, а он ­где-то обменивал деньги и по ночам уезжал на разборки. И я не знала, вернется ли обратно.

— Да уж.