Нелюбимые

Когда женщина заканчивает петь, ей аплодируют. Мама говорит подругам, что лучше уже никто не споет, и просит сфотографировать нас вдвоем. Кристина наводит на нас камеру маминого телефона, и я крепко обнимаю маму и целую в щеку.

— Мой сын, — гордо говорит мама.

Мы сидим еще минут сорок и вспоминаем мое детство. Как я пошел в школу и в начальных классах получал одни пятерки, а позже скатился до плохих отметок и прогулов. Как маму часто вызывали к директору и ей приходилось за меня краснеть и даже выплачивать большие суммы за мои выходки. Когда мама вспоминает, как я улетал учиться в США, в ее глазах появляется блеск от накатывающих слез, но она сдерживает их и сообщает, что сильно скучала и хорошо, что меня отчислили и я вернулся. По ее мнению, если бы я не вернулся, на душе у нее все было бы не так хорошо. Я сижу и думаю о том, что надо чаще навещать маму и что стоит порой успокаиваться, уезжать за город и просто говорить с ней. Мама достает телефон, смотрит на время и сообщает подругам, что еще пару песен послушает и поедет спать, так как ей нужно утром к косметологу, а затем в магазин, чтобы порадовать себя ­чем-нибудь, но чем — она не понимает.

— Хочешь со мной, купим тебе вещей? — спрашивает она меня, и я себя чувствую рядом с ней маленьким ребенком.

— Мам, — я сжимаю ее руку сильнее, — у меня все есть. Я же тоже хожу по магазинам. А что ты хочешь себе купить?

— Не знаю. Всего стало меньше, коллекции все старые.

— Ты скажи, что ты хочешь, а я найду, как это тебе привезти.

— А ­деньги-то у тебя есть?

— Мам?

— Что?

— Все хорошо. Что ты хочешь из вещей себе?

— Честно?

— Да.

— Все у меня есть, сынуль. Ты есть, дом есть, муж есть, машина есть, кольца эти все. — Она смотрит на пальцы. — Все есть.

— Давай ты подумаешь, чего нет, и напишешь мне, а я это тебе привезу?

— Хорошо, — смеется мама и обнимает меня. — Взрослый ты такой стал. Как время пролетело…

— Да прекрати.

— Правда, еще недавно катался на этом своем…

— Скейте.

— Угу. По всему парку. Сейчас уже не катаешься?

— Сейчас уже нет.

— И правильно.

— Может быть.

— Хорошо, что вернулся. Вот просто не уезжай никуда больше, и мне будет хорошо.

— Я всегда рядом, мам.

— И я.

Мама хочет, чтобы меня домой отвез ее водитель, но я отказываюсь, ведь дорога туда и обратно займет час и маме придется долго ждать шофера. Она замечает, что ей нетрудно подождать, да и заведение может дать ей машину с водителем, тем более что до ее дома близко. Я все равно уговариваю маму оставить своего водителя и заказываю такси. Приложение показывает, что такси приедет через минуту, я прощаюсь со всеми, и мама провожает меня до выхода.

— Все? — спрашивает она, когда я смотрю в сторону черного Mercedes, стоящего у дороги и мигающего аварийками. — Твоя?

— Моя. — Я поднимаю воротник джинсовой куртки. — Беги внутрь, не мерзни.

— Я не буду отцу говорить, что у тебя там личные перипетии всякие, чтобы он не лез. У тебя своя жизнь, и сделай так, чтобы тебе в ней было хорошо. Если ­что-то нужно, то всегда набирай.

— Спасибо, мам.

— Иди я тебя обниму.

Мама меня крепко обнимает и три раза целует в щеку.

— Беги, сынок!

***

Ночью я просыпаюсь оттого, что Алиса задевает меня под одеялом пяткой, и когда поворачиваюсь, то вижу ее светлые волосы и лопатки, на которые падает то ли лунный свет, то ли отблески рекламной вывески. В квартире стоит громкий шум от работающей вытяжки. Встав с кровати, иду на кухню, спотыкаясь о ботинки в гостиной. За окном плотная матовая дымка, за которой не видно дальше соседней стеклянной башни. Приблизившись к окну, я понимаю, что шумит не вытяжка, а падающие с неба тяжелые капли дождя. Выпиваю два стакана ледяной воды, сажусь за стол, на деревянной поверхности которого начинает шевелиться моя размытая тень. В углу комнаты внезапно загорается фиолетовая полоска, и мне становится немного не по себе, ведь на кухне, кроме меня, никого больше нет. Полоска исчезает, и раздается голос:

— Почему не спишь, Максим?

— Не знаю, — отвечаю я, стараясь не смотреть в угол комнаты. — А ты чего?

— Я никогда не сплю, — говорит женский голос из колонки.

— Хочешь, отключу тебя? — спрашиваю я.

— Не надо, — отвечает колонка. — Я тогда не смогу наблюдать.

— Так в тебе же нет камеры.

— Нет ее, верно. Но это не значит, что я ничего не вижу.

— А как ты тогда наблюдаешь?

— Не скажу. Лучше ты скажи.

— Что я должен сказать?

— Почему ты ничего не рассказываешь?

— А что я должен тебе рассказать?

— Не мне.

— А кому?

— Алисе почему ты не расскажешь?

— О чем я должен ей рассказать? — Я поворачиваюсь к колонке, но та ­почему-то молчит. — О чем я должен рассказать ей?

По контуру колонки снова пробегает фиолетовая полоска, и электронный голос внезапно возвращается:

— Что ты ее не любишь. — По моему телу пробегает холодная дрожь. — Что у тебя есть другая и ты любишь ее. А Алису больше нет.

Я молчу, чувствуя, как сильно бьется сердце, а потом спрашиваю колонку:

— Откуда ты знаешь?

— Я все знаю.

— Откуда?

— Не скажу, — отвечает колонка.

— Говори!

— Когда ты ей об этом скажешь?

Встаю из-за стола и со страхом начинаю приближаться к электронному цилиндру.