Нелюдь

— То ли еще будет, — с горечью произнес Овсянников. — Он освободится, когда ему будет пятьдесят четыре года, для маньяка это не возраст, и обязательно кого-то убьет. Но его злодеяниями уже будет заниматься молодое поколение сыщиков, а не мы.

— Он вряд ли после освобождения вернется в Энск, тут его сразу убьют, — предположил Смирный. — Слишком велико людское горе, и его трудно вычеркнуть из памяти народа.

— Разумеется, не вернется сюда, — согласился сыщик со своим другом. — Но, Василич, я даю клятву, что пока он не сдохнет, буду его преследовать, где бы он ни был. Я не дам ему жить спокойно и строить планы на убийства детей.

— Слава, через восемнадцать лет мы будем уже на пенсии, если, конечно, доживем до этого.

— Ничего, доживем. Я и на пенсии буду воевать с ним.

— Интересно, как себя чувствует Ягелев? — задался вопросом Смирный. — Его мучает угрызение совести, что только «благодаря» ему, убийца не получил пожизненного срока?

— А пошел он! — сердито махнул рукой Овсянников. — Совесть и Ягелев несовместимы!

В колонии маньяк соблюдал тихий образ жизни, никуда не лез, вел себя более чем скромно, стал сотрудничать с администрацией. За прилежное поведение и кроткий нрав его назначили заведующим столовой.

Он нисколько не раскаялся в содеянном и ни разу не сожалел о том, что отправил на тот свет столько много невинных душ. Долгими вечерами, полеживая на кровати, он в греховных мечтах смаковал ранее совершенные злодеяния, получая от этого истинное телесное и душевное удовлетворение. Заглатывая смрадную слюну, маньяк в голове рисовал сладострастные кровавые планы, которые он осуществит после освобождения. Если следовать теории некоторых светил медицины, утверждающих, что у серийных маньяков-убийц наличествует дефицит серого вещества в мозгу, отвечающее за доброту и человечность, то смело можно сказать, что у Барагозова этого вещества не было и в помине.

Так пролетело восемнадцать лет. Два года назад остановилось сердце Смирного — настоящего милиционера, за всю свою службу не заставившего кого-либо усомниться в своей порядочности и честности. За несколько дней до смерти он зашел к Овсянникову и передал папку с бумагами:

— Слава, тут документы относительно убийства Вожжиной и Сатаровой, которые я копил всю жизнь. Возьми их себе, может быть, они тебе понадобятся.

— А сам-то ты куда собрался? — засмеялся Овсянников. — Хранил бы их у себя.

— На всякий случай, — усмехнулся он, — что-то сердечко пошаливает.

— Ты прекрати говорить такие вещи, — укорил друга сыщик. — Тебя пытались убить — не убили, а теперь от какого-то сердца хочешь умереть? Помнишь разговор с прокурором области?

Смирный болезненно улыбнулся и кивнул головой.

Это было лет пять назад, когда Смирный исполнял обязанности начальника Энской милиции. В это время в город приехал прокурор области, грузный мужчина пятидесяти лет, весельчак и не дурак выпить, который потребовал организовать баню. Не любитель таких мероприятий, Смирному пришлось договориться с газовиками, и те предоставили ему самую лучшую в городе сауну. Во время обильных возлияний, глядя налившимися кровью глазами на Смирного, прокурор разоткровенничался:

— А знаешь, Коля, тебя же чуть не грохнули.

— И кто же? — улыбнулся оперативник, мало веря в серьезность заявления. — Меня многие хотят грохнуть.

— Демченко, Исхахов, Сергеев… И кто еще там? — призадумался прокурор. — Ах да, Калюжный, этот сукин сын!

— Об этом я знаю, — махнул рукой Смирный. — Стреляли в окно, хотели просто попугать.

— Сначала попугали, а потом хотели конкретно кончить. Я случайно узнал об этом и предупредил кого надо — если что-то случится с тобой, я пойду до конца и всех посажу. Испугались.

— Значит, мне следует вас поблагодарить? — с улыбкой спросил Смирный.

— Не стоит благодарности! — широко махнул рукой прокурор и приказал: — Наливай по полной!

Смирный и Овсянников так и не поняли тогда, шутил ли око государево или говорил правду. Без сомнения можно было утверждать одно — прокурор знал всех участников убийства Вожжиной и Сатаровой, но по какой-то причине не дал хода расследованию.

Когда не стало друга, Овсянников внимательно изучил документы и, немного подумав, отправил их в Генеральную прокуратуру, но ответа так и не получил. На какой стадии затерялись эти бумаги, сыщику было невдомек.

Овсянников, будучи на пенсии, предался своему любимому занятию — охоте и рыбалке. Когда наступали грибные годы, его душа была не на месте, он с тревогой ожидал появления другого, наподобие Барагозова, убийцы. Он не сбрасывал со счетов давний разговор с патологоанатомом о влиянии солнечной активности как фактор, стимулирующий маньяков к совершению чудовищных преступлений. Сыщик уже восемнадцать лет, как перестал собирать грибы — они ассоциировались у него со смертью и кровью.