Немец

Но Отто наседал. Пока они соревновались в остроумии, кто-то из соседей пустил по кругу флягу с чрезвычайно ароматным австрийским шнапсом, настоянном на яблоках. Друзьям тоже досталось по глотку, и тепло доброго крепкого напитка разлилось по телу, неся с собой детское счастье предвкушения долгожданного подарка.

Мюллеру захотелось петь. И не ему одному. Всю ночь напролет из вагонов поезда, уносящего германских военных все дальше на запад, доносились мелодии песен, которые, накладываясь друг на друга, сливались с гудками паровоза. Это была чудовищная какофония, но для солдат не существовало тогда желанней той музыки, потому что с каждым звуком ее, с каждым стуком колес к ним приближалась их земля, их родной дом. И все дальше и дальше их уносил поезд от страшной восточной страны, от чужих домов, сгоревших, разрушенных, оставленных бежавшими хозяевами, которые принадлежали к суровому и чуждому немцам народу.

Вот бы больше не возвращаться в этот ад!

Утром поезд остановился на неизвестном полустанке. По вагонам объявили, что стоянка продлится около получаса. Совсем юного застенчивого солдата по имени Доминик Айнцель отправили искать курево. Солдат соскочил на платформу и побежал к небольшой деревянной будке, у которой толпились местные жители с нехитрыми товарами на продажу. Перекинувшись парой слов и обменявшись жестами с торговцами, Айнцель скрылся за цистернами, стоящими на запасном пути.

Вдруг через пять минут поезд тронулся и, быстро набирая ход, стал покидать полустанок. Солдатик не возвращался.

— Ах, черт, куда же он делся, — Ральф с досадой вглядывался вдаль, туда, где остались цистерны и станционная будка. — Вот беда…

— Да, нелепая ситуация, — вздохнул Отто. — Бедный парень. Теперь его могут отправить обратно в часть.

— Если только он не угодил в какую-нибудь еще более скверную историю.

В вагоне еще долго и с сочувствием обсуждали судьбу Доминика Айнцеля. Но, по большому счету, вряд ли кто-то искренне жалел бедного парня. Счастливый человек не менее эгоистичен, чем несчастный. Просто счастливому легче скрывать свое безразличие к чужой судьбе. Едущие в поезде солдаты были счастливы.

И все же Ральф ничего не мог с собой поделать — ему до слез было жаль пропавшего солдата, еще совсем мальчишку, жаль стало себя, всех товарищей, пропавшие даром отпускные дни и даже русских. Он сидел, прислонившись к окну, и отсутствующим взглядом обозревал проносящийся за стеклом однообразный пейзаж: поля, леса, потом опять поле, снова лес, небольшой мост через речку, и вновь — поля, поля… Скоро все это кончится. Он приедет домой и скажет: «Мама, здравствуй, твой Ральф приехал в отпуск». А потом пройдет пять дней, и поезд помчит его обратно на Восток. Умирать? Не исключено.

Ральф прогнал печальные мысли, сосредоточившись на воспоминаниях о доме. Откуда-то вновь появилась фляжка со шнапсом, еще душистей и крепче.

— Австрийский шнапс, — прошептал Отто, опрокинув с полкружки зелья. — Что может быть лучше?

— Ну, есть другие, не хуже, — сказал Ральф, протягивая руку к фляжке.

Отто взял кусок сала, отправил его в рот.

— Есть, — ответил он, облизывая пальцы. — Пробовал много. Но этот… Привкус медовый.

Состав прибыл в Гданьск, на бывшую так называемую свободную, независимую территорию, согласно позорному для Германии Версальскому договору. Было приказано выйти из вагонов и построиться на перроне. Толпа отпускников, совершенно распустившихся под влиянием воздуха свободы и праздника жизни, притихла и успокоилась только после строгих окриков офицеров. Офицеры сопровождали человека небольшого роста с погонами полковника и волевыми чертами лица. Группу охраняли несколько солдат СС с автоматами.

— Смотри, вон тот эсэсман очень похож на пропавшего парня, — прошептал Ральф, указывая Отто на автоматчика, розовощекого и долговязого. Тот действительно чем-то напоминал Айнцеля.

— Мне тоже не дает покоя эпизод с парнишкой. Жалко его…

— Эй, тихо там! — прикрикнул офицер. — Слушать внимательно господина полковника!

Маленький полковник сделал шаг к строю, помедлил немного, оглядывая следующих домой счастливчиков, и заговорил. Голос у него оказался на удивление сильным. С каждым его словом строй словно сжимался. Стало совсем тихо.

— Солдаты! Всем вам выпала большая честь оказаться среди тех, кому командование в это непростое время предоставило отпуск. Вы заслужили его потом и кровью. И потому мне очень тяжело говорить то, что я обязан вам сказать. Солдаты! Друзья… настало время вновь показать большевикам, на что способна великая армия Германии. Фюрер приказывает нам развивать наступление на богатые районы советского юга и юго-запада. Для того чтобы сломить многочисленные большевистские орды, мы должны все как один, без исключения, снова встать в строй и послужить рейху, послужить нашим семьям. Я знаю, вам сейчас очень тяжело. Но помните, только победа окончательно вернет нас нашим родным. Вернет не на неделю, а навсегда!