Немецкая осень

Постепенное превращение понятия «государство» в абстракцию, на мой взгляд, одна из опаснейших условностей среди тех ловушек, через которые приходится пробираться писателю. Преклонение перед конкретикой, которое Харри Мартинсон [63] во время своего визита в Советский Союз счел важнейшим аспектом веры в государство и которое в основном выражено изображениями Сталина во всех видах и формах, представляет собой лишь один из способов канонизировать абстракцию, лежащую в основе жуткого своеобразия понятия «государство». Именно абстракция может, благодаря своей неприкосновенности, своей инаковости, в легко поддающемся влиянию мире поработить активных, парализовать волю, связать по рукам инициативу и превратить силу действовать в разрушительный невроз, сделать возможным психологическое насилие, которое на какое-то время, конечно, может гарантировать правящему классу определенную степень гармонии, удобства и создать видимость политического суверенитета, однако в долгосрочной перспективе это не более чем социальный бумеранг. Компенсация за утраченную индивидуумом способность действовать, которую на каждых выборах предла­гает ему управляемое государством общество, недостаточна и становится тем более недостаточной, чем дольше подавляется инициатива. Невидимые оковы, в своей величественности и сложносочиненной роковой общности подоб­ные облакам, объединяют государство с миром больших финансов, управляют управляющими, политика денег внушает непосвященной части человечества фатализм, которому не могут противостоять ни огромные здания государственных учреждений, ни Синклер [64] с его бесконечными романами.

Таким образом, следует твердо сказать, что современное демократическое государство предлагает нам антигуманизм совершенно нового вида, который по степени накала не уступает авторитарным режимам. Принцип «разделяй и властвуй» ни в коем случае не поте­рял своей актуальности, но, по крайней мере, тревога из-за голода, тревога из-за жажды, тревога из-за социальной инквизиции как средства достижения суверенитета в государстве всеобщего благосостояния уступили место тревоге из-за неизвестности, из-за неспособности человека распоряжаться своей судьбой в важных вопросах. Попавший в ловушку государства человек ежеминутно болезненно переживает бессильную неуверенность и напоминает обрывок бересты, упавший в бурный ручей, или вдруг обретший способность мыслить вагон поезда, который вынужден следовать за неким локомотивом, не имея ни малейшей возможности самостоятельно смотреть на семафоры и быстро переводимые стрелки.