Немецкая осень

Этого безусловно самого талантливого из современных немецких политиков, к тому же имеющего самые чистые руки, вряд ли можно винить за его мнение о политике союзников по отношению к Германии как о несправедливой: парализовать производство с помощью дурно организованного демонтажа, а взамен кидать немцам подачки в виде продуктов питания, не помогать мирному производству встать на ноги, не давая тем самым немцам возможности самим оплачивать импорт продовольствия; использовать принудительный труд военнопленных, что противоречит Гаагской конвенции и вряд ли сможет в будущем вызвать у немецкого народа уважение к этой конвенции, жестко регламентировать границы и угрожать жизненно важным интересам немцев. Где тут справедливость? Если немецкий социалист, страдавший от нацистского террора больше или как минимум дольше, чем социалисты любой другой страны, начнет высказывать подобные идеи, то будет не более не прав, чем, к примеру, английский либерал вроде Голланца. Возразить доктору Шумахеру можно следующее: в своих проповедях судного дня, направленных против победителей, он рассматривает ситуацию исключительно с ограниченной национальной точки зрения, а не с социалистической и интернациональной. Ему можно возразить, что со стороны других стран существуют обоснованные требования, не имеющие никакого отношения к национализму или шовинизму. Но разве именно судьба Германии не научила нас тому, как легко перейти границу между пропагандой национальных интересов и полным ненависти национализмом? Разве обучение искусству соблюдать эту границу, искусству, мало кому доступному, не должно стать обязательной частью демократического воспитания? Таким образом, доктору Шумахеру можно возразить, что он занимается пропагандой, которую жадно впитывают в том числе и немецкие националисты. Увеличьте дозу социализма, демократии и интернационализма – и популярность доктора Шумахера сразу пойдет на спад, но зато вырастет его приверженность делу зарождающейся демократии.

В лесу повешенных

Леса залечивают раны быстрее всего. Да, то тут, то там среди дубов можно наткнуться на оставшуюся без работы пушку со сломанным дулом, стыдливо и мрачно опущенным. Огромными консервными банками на склонах холмов лежат останки небольших сгоревших автомобилей. По этим самым ухоженным и упорядоченным лесам проезжали полуразбитые фургоны. Но все же война пощадила леса, аккуратно пробираясь между деревьями и минуя деревеньки, жителям которых бомбежки крупных городов по ночам казались багряным северным сиянием и чем-то похожим на отдаленное землетрясение, когда в домах хлопают двери и окна. Да, в некоторые дома случайно попадали снаряды, и именно там сконцентрирована трагедия деревень. В деревушке на Везере таким домом оказался дом зубного врача – весенним утром во время приема в дом по-пал снаряд, погибли сам доктор, медсестра и все тридцать пациентов. В это время по саду взад-вперед расхаживал мужчина и ждал, пока его дочери удалят зуб, а в приемной сидели его жена и мать, которые пошли с девочкой к врачу, чтобы той было не так страшно. Мужчина чудом выжил, но потерял всю семью, и вот уже пару лет он бродит по деревне, словно ходячий памятник Второй мировой войне, – памятник Первой мировой войне, гордость местных жителей, стоит в небольшой роще между берегом Везера и окраиной деревни.

Деревушки тоже успели залечить раны. Развалины дома зубного врача убраны, но после воскресного фильма люди нередко прогуливаются мимо пустыря, ведя разговоры о том, как это все случилось, или подходят к парапету моста и вглядываются в осенние воды реки, бурлящие вокруг обломков свай. Сам мост взорвали впавшие в истерику мальчишки из СС примерно в пять минут первого. Их в этих краях до сих пор помнят и ненавидят. Oh, sie haben gew-ü-ü-tet – о, как они бушева-а-а-али! – даже хуже, чем поляки.