Немецкие предприниматели в Москве. Воспоминания

Вечером я поехал на вокзал и встретил там консула Хаусшильда601 с несколькими господами из консульства, готовыми к отъезду. На мой вопрос он ответил: «Превентивная война, для нас тоже неожиданная». На мою просьбу взять дядю и меня в качестве сопровождающих он не хотел соглашаться, но все же я его уговорил взять хотя бы старого дядю, на что он в конце беседы изъявил готовность. Меня, сказал он, так как мне только 41 год, ему никак не удастся провезти. На следующее утро я встретился с Эрнстом Руперти в немецком консульстве. Там был тогдашний помощник консула, господин Хильгер602, и советник консульства. Мы сказали, что явились добровольно, после чего нам провели медицинский осмотр. Эрнст Руперти был признан годным к военной службе, а я, из‐за моей ноги, – годным для гарнизонной службы. Нам обоим выдали свидетельства, что мы явились в соответствии с уставом. Это свидетельство я позже сдал на хранение в американское посольство, которое должно было представлять интересы немцев в России. Мой друг Эрнст все же хотел попытаться добраться через Петербург до финской границы, но вынужден был очень скоро вернуться, ничего не добившись. Но эта его поездка потом имела дурные последствия, поскольку в это время в Петербурге взорвалась пороховая фабрика и его поездку связали с этим инцидентом.

В первые дни мы обезумели, так как вдруг оказаться во враждебной стране было кошмарно; весь ужас, который нам предстоял, мы тогда еще не представляли, это пришло позже. Тогда же появилось первое постановление, направленное против немцев. Все мужчины до 45 лет должны были в определенный день явиться в одну из московских казарм. Мы отправились туда, совершенно ничего не подозревая, да еще очень спешили, чтобы прийти первыми, так как думали, что речь идет о регистрации, которую хотели провести в спешном порядке. Там нас заперли во дворе, и мы простояли так целый день без еды, знать не зная, что произойдет дальше. Когда наступил вечер, подъехали несколько возов с соломой, и каждый должен был взять себе немного, а потом нас заперли в казарме. Как мы узнали позже, туда собрали около 15 тысяч человек. Каждый старался устроиться хоть как-то поудобнее в этой дикой тесноте. Ни о каком сне невозможно было помыслить, ведь такой совершенно неожиданный поворот событий этого дня, полное неведение о том, что сулит будущее, внезапное расставание с семьей – все это невообразимым образом давило на каждого.

Мы тогда еще не имели опыта в таких делах. Все мы всегда жили в полной свободе, и каждый из нас, соблюдая закон, не опасался каких-то ограничений этих свобод, а теперь сразу, без всякой вины мы оказались запертыми и совершенно изолированы от внешнего мира. В каждом окне маячил охранник. Это производило угнетающее впечатление на всех нас.

Все обсуждали прежде всего то, что немецкие ведомства никого своевременно не оповестили. 15 тысяч мужчин в самом расцвете лет, немцы империи, оказались одни в Москве. Говорили, что лучше бы пошли на фронт, если бы им дали такую возможность. Можно было бы сформировать пять полков, и не самых плохих, а сейчас маячила перспектива прозябать здесь бесцельно и бесправно на протяжении всей войны. Чудовищное положение, когда тебя вдруг настигает такая мера. Среди нас были и такие немцы, которые, возможно, всю свою жизнь и не думали о том, что они немцы, не знали языка, полностью обрусели. Настроение царило подавленное. На следующее утро перед казармами столпились родственники заключенных. Внутрь не пустили никого, но можно было хотя бы получить от родных продукты, одеяла и прочее необходимое. Русская администрация не выдала нам ничего. В казарме можно было получить кипяток для чая, если, конечно, было во что его налить. Так что мы по мере возможности устроили подобие домашнего быта. Первый день также прошел в ожидании. На следующий день было получено разрешение поговорить с близкими через окно. Но это не подняло нам настроение, так как женщины сообщили, что вышло постановление: семьи должны быть высланы куда-то в бескрайнюю Сибирь. Конечно, эти новости принесли новые заботы. Ни от кого ничего узнать было нельзя. Женщины весьма хорошо нас обеспечили, так что мы по крайней мере были сыты, но что могло значить это телесное удовлетворение при том моральном состоянии, в котором мы находились и которое день ото дня становилось все хуже.