Немецкие предприниматели в Москве. Воспоминания

Среди нас были люди, не терявшие, несмотря на все происходящее, чувства юмора, но это походило на юмор висельников. Я оставался в этой казарме 10 дней. Внезапно меня вызвали и освободили. Мне было очень неприятно уходить, покидая оставшихся. Освобождение было получено благодаря усилиям правления биржевого комитета, который, ввиду важности нашего предприятия, настаивал на том, чтобы наша семья осталась в Москве603. Я пришел домой грязный, страшно подавленный, и хотя хорошо помылся, но все еще ощущал себя запятнанным и в сильнейшей степени униженным. В первую же ночь дома в два часа меня подняли с постели. Звонили из полицейского участка и спрашивали, принадлежат ли мне все лошади в манеже. Когда я подтвердил, полицейский начальник доложил мне, что они реквизируются, поскольку принадлежат немцу. Я не смог сдержаться и не сказать ему, что это он мог бы сообщить мне и утром! Других моих лошадей забрали еще раньше. Мне было их бесконечно жаль, потому что я был уверен, что все они погибнут от голода.

В окно казармы я видел длинные ряды лошадей, которых никто не кормил. Из имения моего отца, которое находилось недалеко от Москвы, но все же занимало 600 га, забрали всех рабочих лошадей и все повозки – хорошо продуманная глупость, прямо во время сбора урожая!

Так мы внезапно очутились во время войны в стране, где жили поколениями; где жили все наши знакомые и родственники, причем некоторые уже раньше стали российскими подданными; в стране, где работали наши отцы и прадеды и в развитие которой мы все внесли большой вклад. А теперь она стала для нас враждебным зарубежьем. Внезапно, без всякой вины, живущие здесь немцы оказались полностью лишенными прав, презираемыми, врагами. Такое трудно осознать, и в любом случае с человеческой точки зрения это означает огромную несправедливость. Только в подобный момент осознаешь, насколько все созданное тобой – будь то в экономике, будь то в обществе – является зданием, фундаментом, который тебе не принадлежит, а также замечаешь, что на самом деле тебе здесь не место. Только в такой ситуации чувствуешь, как сильно укоренен в тебе патриотизм по отношению к старой родине и как далеко расходятся твои интересы с интересами остального народа.

В начале войны народ проявлял военное воодушевление, которое, хотя не было естественным, поскольку было раздуто речами, газетами, пропагандой и т. п., тем не менее сильно демонстрировалось внешне, в чем мы не могли участвовать и что глубочайшим образом нас задевало, а главное – ежедневно унижало. Вот почему, выйдя из казармы, я был в ужасающем состоянии души. С моим отцом и братом было еще хуже, поскольку очень о многом надо было думать и принимать решения, совершенно отстранившись от собственных чувств и того, что на сердце. Было ясно, что в Германию нам уже не выбраться. Было также ясно, что мы должны проявлять большое внимание к фирме, которая во многом зависела от нас, к партнерам, которые сотрудничали с фирмой, и прежде всего к массе акционеров, вкладчиков в значительный капитал, среди которых много иностранцев и немцев из Германии.

Для Германии в этот момент мы ничего не могли сделать, но для названных людей, оставаясь на местах, мы могли добиться многого. Обо всем этом надо было быстро думать и стремительно принимать решения. Законы военного времени тогда еще не были известны. Они были обнародованы намного позже, и на тот момент мы еще не могли взвесить, какие это будет иметь последствия для всех. Как уже говорилось, биржевой комитет ходатайствовал за нас и дал нам возможность продолжить нашу деятельность. Мы должны были решить, принимать условия или нет. Мы не видели другого выхода для сохранения всей гигантской фирмы.

17. Немецкие погромы и комиссия по ликвидации «Вогау и Кº»

Всем нам потом пришлось не раз горько сожалеть об этом после того, как вышли первые официальные распоряжения и мы молча должны были сносить одно унижение за другим. Тем временем почти все, что я любил из вещей, у меня отобрали: лошадей, упряжь, повозки, сани, ружья. Нашу большую квартиру мы сами отдали и организовали там с моим отцом лазарет за счет общины. Сами мы переехали на зиму к моим родителям. Жена вместе с сестрой Глафирой руководила этим лазаретом. Мы тогда исходили из мысли, что уход за ранеными должен стать благодарностью за гостеприимство, долго предоставлявшееся нам той страной, которую мы ошибочно считали своим домом и где теперь нас вынудили почувствовать себя чужаками.

Жена зарекомендовала себя и в этой деятельности исключительно хорошо, и думаю, что ей, как русской, такая помощь соотечественникам приносила удовлетворение.