Немецкие шванки и народные книги XVI века

Сын, удрученный бедами отца, заговорил и сказал так: «Любезный отец, оставь свою печаль и не заботься обо мне более. Я молод, силен и крепок, я отправлюсь в чужие края и наймусь в услужение. На свете еще много счастья, я уповаю на Господа, что и мне перепадет его малая толика. Наш король — милостивый господин, пойди к нему на службу, он не оставит ни тебя, ни матушку до самой вашей кончины. И не стыдись этого, ибо тебя принуждает к тому бедность. А обо мне не тревожься, ты и матушка довольно сделали для меня. Я благодарен вам за то, что вы взрастили меня, и всю жизнь должен молиться за вас Богу».

И с тем встал и пошел прочь из дома, взяв имевшегося у него сокола, и пришел на берег моря и задумался, что ему свершить, дабы не возвращаться более домой и не быть отцу в тягость. Меж тем как он разгуливал взад и вперед по берегу, в гавани пристала галера, а была она венецианской, и паломники ходили на ней морем в Иерусалим. На галере был граф Фландрский, у которого в пути умерло двое слуг, и когда граф уладил все свои дела с королем, а вдобавок хозяин галеры приуготовился выйти в море, подали сигнал, что пора подняться на судно и отплыть. Тут прибыл граф, а с ним много других знатных господ, дабы взойти на галеру и не опоздать к отплытию. Опечаленный Фортунат, увидев это, подумал: «О, стать бы мне слугой этого господина и уехать с ним так далеко, чтобы никогда более не видеть Кипра». И решил, спрошу его, не требуется ли ему слуга. Приблизился к графу, снял с головы берет и изящно поклонился. Граф увидел при этом, что юноша отнюдь не крестьянский сын. Фортунат сказал: «Милостивый господин, слыхал я, будто ваша светлость лишилась двух слуг? Не надобны ли вашей светлости другие?» В ответ граф спросил: «Что ты умеешь делать?»

Фортунат ответил: «Я могу охотиться, травить зверя и сведущ во всем, что касается звероловства. Вдобавок я могу заменить крепкого слугу, случись в том нужда». Тут граф сказал: «Ты мне вроде годишься. Но я из дальних земель, боюсь, ты не захочешь уехать так далеко отсюда». — «О милостивый господин, — ответил ему Фортунат, — так далеко, как мне хотелось бы, вам не уехать. Желал бы я, чтобы это было в четыре раза дальше». Граф спросил: «Какое жалованье положить тебе?» Фортунат ответил: «Милостивый господин, за жалованьем я не гонюсь, когда заслужу, тогда и заплатите». Графу его речи пришлись по душе, и он сказал: «Что ж, галера отплывает, готов ли ты отправиться в путь?» — «Да, господин», — ответил Фортунат. И подбросил в воздух сокола, сидевшего у него на руке, и сокол улетел, а Фортунат без дозволения отца и матери и без их благословения слугой графа поднялся вместе с ним на галеру и отплыл с Кипра, не имея ни гроша в кармане, и в скором времени они благополучно достигли Венеции.

И когда прибыли они в Венецию, у графа, видевшего все венецианские красоты, не было большого желания задерживаться надолго. Всеми помыслами он вновь устремился к своим землям, к своим верным друзьям. Имел он также намерение, если даст ему Господь благополучно возвратиться из святой земли Иерусалим, взять себе в супруги молодую и весьма красивую дочь герцога Клевского.[49] Обо всем этом уже договорились, но отложили дело до возвращения графа. Тем сильнее хотелось ему поскорее вернуться в свои земли, и он велел купить себе коня и вооружился. Он купил также в Венеции роскошное бархатное платье, золотые украшения и все прочее, что надобно для пышной свадьбы, и хотя слуг у графа было много, никто из них, кроме Фортуната, не владел итальянским, к тому же Фортунат весьма ловко торговался. Это доставляло графу большое удовольствие, и он полюбил его. Фортунат заметил это и чем дальше, тем усерднее старался служить господину. Он всегда последним уходил от графа вечером и первым приходил утром. Граф это заметил.

И когда купили для графа большое число коней, меж которых попалось несколько недужных, как обыкновенно бывает, если в конюшне их сразу множество, то всех недужных по приказанию графа выбраковали, и он поделил их меж своих кнехтов,[50] а Фортунату отдал одного из лучших. Это раздосадовало прочих слуг, и они тотчас воспылали к нему ненавистью и говорили друг другу: «Подумать только! Не черт ли с итальяшкой околпачили нас?»[51]