Немецкий экспрессионизм (сборник)

Тобиас поднялся и подошел к окну. Безмолвно стоял он, озаряемый мощным светом, который сам рождал себя на востоке и обрушивался на него - на обезображенное, кровоточащее тело, сейчас бессознательно подставлявшее себя под небесные лучи, купавшееся в них. Тобиас отворил окно и вздрогнул, когда его обдало свежим ветром.

Марион, золотой ангел, крепко спала. Тобиас прошел в ванную - она располагалась рядом - и напустил в ванну теплой воды. Обмыл свои раны и все тело, нервно вздрагивавшее, когда к нему прикасались руки. Затем надел окровавленную рубашку и все прочее. Маленький будильник показывал без чегото семь.

Тобиас подошел к Марион и долго смотрел на спящую. Потом, наклонившись, поцеловал ее в лоб. Она проснулась.

- Марион, - сказал он, - мне пора. Нет ли у тебя куска хлеба? Очень есть хочется.

- Погоди-ка, - откликнулась та, - я встану и что-нибудь приготовлю.

Он отошел за ширму и присел на свою постель. Большие пятна крови остались на подушке и скомканных простынях,

валявшихся на кровати и на полу. На стуле рядом с кроватью Тобиас увидел револьвер. Он зарядил шесть лож барабана и сунул оружие в карман.

Он был совершенно спокоен, но бесконечно устал. Марион оделась и прошла в кухонную нишу, чтобы на газовой плите приготовить суп.

Тобиас молча смотрел через окно на пригородные пустыри.

Здесь еще шло строительство. Тянулись земельные участки, обнесенные проволочной сеткой и поросшие грязной травой. Асфальтированные улицы, на которых пока не было домов, пересекались и уходили вдаль, исчезая в блеске утреннего солнца. Птицы нежно пели. Небо, глубокого синего оттенка, посылало мягкие дуновения. Отара кудлатых облаков медленно брела по лазурному лугу.

Марион принесла суп, густой и наваристый; Тобиас выхлебал его в мгновение ока. Несколько ломтиков черствого хлеба, принесенных девушкой, он тоже съел. Как всегда, когда прекращалось воздействие кокаиновой отравы на желудок, Тобиаса мучили волчий аппетит и жажда. Он съел две полные тарелки супа. Марион была приветлива и добра, даже болтала с ним. Она не просила его отказаться от кокаина. Знала, что такие просьбы бесполезны.

В нем жила огромная благодарность к этому доброму созданию, единственному человеку, который не оттолкнул его - отщепенца, не имеющего друзей, с отвращением извергаемого всяким домом, как извергают блевотину.

- Деньги у тебя есть? - спросила Марион. Он отрицательно качнул головой.

- У меня осталась последняя марка, я могу дать тебе из нее пятьдесят пфеннигов. И вот еще: пищевые талоны Народной кухни.

Она отдала их ему.

Тут он уронил голову на стол и заплакал. Рыдание само прорвалось из груди. Он схватил нежную девичью руку и прижался к ней своим безумным лицом. Рука повлажнела от слез. Марион тихо гладила его по волосам:

- Бедный Тобиас!

IX

Он еще немного посидел у нее. Затем решительно схватил свою шляпу, поцеловал на прощание руку Марион и удалился.

Он принял меры, чтобы на лестнице не попасться никому на глаза. Странно было спускаться там, где еще недавно к нему приставали призраки. Он чувствовал во рту неприятный привкус.

Внизу, у подъезда, его приветствовало ясное и радостное солнечное сияние.

Тобиас решил погулять по окрестностям, бесцельно бродил по пустынным улицам. В этот ранний утренний час прохожие попадались редко.

Колокола близлежащих церквей начали раскачиваться; протяжный, далеко слышный звон разливался в воздухе - таком прозрачном и свежем, какой Тобиасу еще не доводилось вдыхать.

Тобиас брел от одной живописной площади к другой и дивился разноцветным домам, которые с непостижимым спокойствием - словно точеные шахматные фигуры - тянулись в это наполненное песнопением небо. Было воскресенье. Маленькие серебристые облака медленно плыли по вышнему синему морю и скапливались в гавани горизонта.

Тобиас вышел к Императорской аллее.

Трамваи, позвякивая и громыхая, проносились мимо: их затягивал вихрь жизни, движения.

На площади Фридриха Вильгельма Тобиас обошел вокруг красной церкви. Ему хотелось войти туда. Но, приблизившись к входу, он почувствовал, что внутри есть люди.

И его снова охватила эта угрюмая робость, этот порожденный ночными муками страх, который гнал его ото всех накрытых столов, ото всех людей и из всех помещений.

Нет для него выхода!

Он остановился и разжал ладонь. Рассматривал ее долго и в глубокой задумчивости. Затем оглядел свой грязный костюм, стоптанные сапоги. На рукавах светлого пиджака проступили пятна крови, и на брюках тоже остались ее следы.

Когда за спиной у него зазвучали шаги, он вздрогнул.

Это был священник, идущий в церковь.

Тобиас медленно двинулся дальше по аллее, вдоль палисадников.

На каком- то балкончике завтракали отец, мать и дети. Раздался веселый смех. Тобиас украдкой взглянул на смеющихся. В нем снова шевельнулся голод.

…Тут он понял, что не переживет вечер этого воскресенья.