Немка

«Моя мама что-нибудь придумает, — сказала она. — А ты?»

«Я вообще не пойду на этот бал. Сразу после последнего урока перед каникулами я пойду в Кучук к маме».

Она резко встала передо мной, так, что и мне пришлось остановиться.

«Это ты не всерьез считаешь?» — потрясенная, она уставилась на меня. Моим доводам, что у меня, кроме того что на мне, ничего нет, чтобы надеть, она не хотела верить. Она считала, что когда она еще училась в 8-м А классе, а я в 8-м Б, я одевалась вообще лучше всех, что она мне завидовала и мечтала тоже иметь такие платья, как у меня: одно черное, другое вишнёвого цвета. В самом деле, носила я два платья моей матери из кашемира. Как объясняла мама, она и её сёстры унаследовали от рано умершей матери Анны-Марии два платья, сшитые в стиле 17–18 столетия. Из них уже в начале 20-го века сшили троим по одному черного и одному вишнёвого цвета платью прямого покроя, чуть ниже колен, с длинными рукавами и красивым воротником, отделанного контрастного цвета тонкой бейкой; пояс с элегантной пряжкой охватывал талию.

Еще ребенком я любовалась мамой, когда она в черном кашемировом платье ходила в церковь или в вишнёвом с папой или со мной на какой-нибудь праздник.

Когда после 7-го класса мне предстояло пойти в 8-й класс в Родино, и мои детские платья были уже перешиты для работы в колхозе или изорваны, то мама достала из сундука эти два платья и передала их мне. Сказала, что они из очень старой ткани сшиты, хотя выглядят как новые, и что надолго мне их не хватит, т. к. они уже изношены.

Уже через 2–3 месяца локти были с дырками. Я разрезала рукава и сшила их, так что они стали гораздо короче. Потом они проносились под мышками. К концу учебного года сшила из черного для близнецов юбочку с бретелями, и платьице — из вишнёвого.

Теперь мне надо убедить подругу, что этих платьев уже нет.

На следующее утро по дороге в школу Нона рассказывала мне, как после долгой дискуссии с матерью они пришли к соглашению, что Нона к новогоднему бал-маскараду получит новое платье из черного панбархата. Ткань эту подарил отец Ноны своей жене еще перед войной, на день рождения. Теперь она хочет сшить своей дочери платье из этой ткани. Однако Нона появится на новогоднем балу не в маскарадном костюме, а просто в красивом элегантном платье и в черных лакированных маминых туфлях на высоком каблуке. Но никто не должен знать об этом. Как сюрприз! И я должна там присутствовать — во что бы то ни стало. Она говорила со своей матерью обо мне, может быть, она что-нибудь придумает.

«Пожалуйста, Лида. Я прошу тебя, — Нона умоляюще смотрела снизу в мои глаза. — Я же не могу одна ночью идти на бал-маскарад. Мои родители разрешат мне только с тобой пойти туда». Мне хотелось ей помочь, но я не знала как. Всё-таки милое создание эта маленькая Нона. И я пообещала ей завтра, в субботу, пойти домой в Кучук, чтобы узнать, как отнесется моя сестра к моей идее пойти на бал-маскарадный вечер. Когда я пришла из школы, Анна уже была в курсе дела. Мать Ноны приходила к ней, все объяснила и просила её меня уговорить пойти на этот неожиданный и заманчивый бал-маскарад. Анна считала, что у Эллы еще найдется пара нарядных платьев в сундуке, а также туфли и чулки, и она уверена, что моя сестра мне их одолжит на один вечер. В субботу сразу после школы мы с Розой отправились в Кучук. Мои две книги, не учебники, а толстые романы на немецком языке, которые я использовала как писчую бумагу, одну по русскому языку и литературе, другую по физике, математике, химии — их Нона взяла с собой домой. Роза еще не знала, в чем она пойдет на вечер, но она пойдет обязательно. Я же не смела и мечтать…

Была середина декабря, пора самых коротких дней. Школа начиналась в 9:00 часов, уроки длились шесть часов, потом надо было по дороге отметиться в комендатуре, что я на выходной иду в Кучук, затем мы еще зашли к Розе, она оставила свои книги, и когда мы покинули Родино, уже смеркалось. Мы должны еще пройти 14 км. Мороз прибавил, но небо было ясное, снег на полях лежал толстым покровом и еще сверкал на закате дня, белая зимняя тишь окутывала нас с едва слышным звоном электрических проводов, натянутых на телеграфных столбах, снег на полевой дороге был твердо утоптан и хрустел под нашими подшитыми валенками.

Мы шагали в быстром темпе и говорили мало. Нам хотелось еще до темноты дойти до дома, но это уже было невозможно. Насыпной холм (курган), обозначающий для нас полпути, мы уже прошли, когда Роза схватила меня за руку и шепнула: «волки», при этом она приблизила свое лицо к моему и почти одновременно я воскликнула: «Твой нос!». Кончик её носа был белый, т. е. приморожен. Быстро потерев нос комочком снега и рукавицей, мы пошли дальше, придерживая перед лицом руку в рукавицах. Волков я тоже увидела, но они были так далеко от нас, что нам видны были только их горящие глаза. Мы уже знали, что это волки, не то можно было бы принять их за блуждающие огни.