Немного любви

И сейчас пан Грушецкий испытывал мучительное желание слиться отсюда куда подальше как можно быстрее, чтоб снова не вляпаться в ощущение вины за то, в чем был ни разу не виноват, но что-то его удерживало, кроме-то вопроса, крупными мазками, шрифтом театральной афиши написанного на круглом челе Йозефа Новака. Ни капельки не хотел Гонза новой встречи, говоря откровенно, а увильнуть не мог. Судьба-подлянка. Изменила, видать, кривая подкова в гербе.

Секс был прекрасен, но оказался тактической ошибкой. Женщины очень циклятся на сексе, когда это всего лишь способ передать дальше. Кому привет, кому — генный материал. И уж точно не точка сборки, не опора мироздания, не акт особой близости — просто половой контакт. У него так, и она об этом знала, и знала, на что шла. Ну да, она умная, это подкупало. Грудь шикарная, бразильская попа от природы. Но серьезная девица, не в его вкусе, хотя он тогда пробовал разных, чего зря время терять. Но и только-то, что ж теперь? Мог бы — влюбился бы, а так головняк один по итогу. Поэтому он красиво поставил точку в Праге и просто убрал руки, чтоб не испортить то, что у них было…

Ну хорошо, хорошо. Это было не просто. Он понял, что начинает попадать, а попадать не хотелось. Он уже на двойной петле Влтавы, в Крумлове, осознал, что пора валить, его захлестывало. Понял еще до Праги.

Был такой момент.

Когда Эла смотрела, он ощущал себя так, словно его затягивает в глубину ее глаз, словно куда-то падаешь. Это было как когда кончаешь: щелчок, удар крови, потемнение в голове, и тебя уже нет. Как при сексе, только без секса, странно же. Было в ней что-то неодолимое привлекательное и потому опасное для его свободы, его независимости, летучести. Это очень беспокоило, потеряться в ней не хотелось. Отдать себя целиком? Ну уж нет. Такое у него уже было с Хеленкой, с той, которая сказала, что ей довольно, и ушла, а он как дурак влюбился. Больше такого не повторится. Ну и он испугался, натурально, он еще от той боли не отошел, а тут эта. Больше девки никогда не возьмут над ним верх, но останутся для постели, для развлечения. Ну и он будет делать им приятное время от времени, он же не скотина какая. Женщина, она для здоровья должна быть в жизни мужчины, а не для выноса мозга. А эта, Эльжбета Батори… Уменьшить ее не удавалось, пришлось сократить. И в имени, которое использовал для нее, и в жизни. Острая жажда любви, живущая в ней, скорее отталкивала, чем привлекала. Он, скажем так, попытался пойти навстречу — не в любви, того не было, что ж теперь… но таких и вовсе невозможно любить, таким всегда мало, сколько ни отвали. Что бочка Ниобеи не наполнится — ладно, но и саму Ниобею залить собой до отказа невозможно. Словом, он не захотел, и на этом все.

Что ж теперь.

А теперь она должна подойти через полчаса.

Хлопнула входная дверь, что-то сказал бармен, женский голос окликнул Новака.

Обмануться невозможно, это была она.

До последнего момента он еще надеялся, что ошибка, совпадение и все такое, но нет, не свезло: смотришь как на поезд, который приближается неумолимо, сейчас размажет тебя по рельсам, а отойти некуда. В том, как она вошла, как сощурилась со света в сумрак зала, десять лет минуло и пропало. Все та же. Неизменна и остра, как лезвие ножа, полускрытое в кулаке, показавшееся в щелчке из замка.

И ударила, как прежде, мгновенно:

— Так это ты?

— Так это ты?!

Произнесли одновременно, так, как когда-то кончали.

Она разозлилась, вспомнив. Она помнила черную польскую гриву, забранную в хвост, а это… это просто немыслимо. Грушецкий… и с проседью! Это значит, время действительно существует. Но хуже того были щемящая тоска, и любовь, и рвущаяся из груди душа, и восторг. Да что же это такое! Она же вылечилась! Оно же ему не надо, ни тогда не было надо, ни сейчас! И тогда, и сейчас Яну годно только одно: обожание женщин, позволяющее без хлопот покрасоваться. Этим он и питается, легко исторгающий женскую душу. Он ведь влет сжирает эту вылетевшую из куколки твоего тела Психею, тем и живет.

Стоп.

Что-то очень похожее. Она внутренне поежилась. И почему это пришло ей в голову при виде него? Наверное, от неожиданной подлости встречи сейчас, когда она уже все похоронила и исцелилась.

И разозлилась еще сильней:

— Янек, дарлинг, ты ли это? Как дела? Неужели таки нашел ту, у которой поперек?

— Эл, ты прозорлива, как обычно. Тоже рад тебя видеть.

— Пепа, — она повернулась к молчащему третьему, — никак нельзя послать Чешским лесом эту… этого…

— Пана журналиста? — переспросил Новак подчеркнуто услужливо. — Тебе, Эла, можно все. Не пренебрегай.

Эльжбета пристально взглянула еще раз на Грушецкого и фыркнула:

— Усы?! Еще и усы! Янек, это какая дура сказала, что тебе идет? Ты себя в зеркало видел? О, ходи так всегда! Я хотя бы буду знать, от чего меня в тебе тошнит… До чего ж блевотная рожа.

— Так вы знакомы! — картинно умилился скотина Новак. — Значит, договоритесь.

Он, тварь, явно получал удовольствие, поставив самого Гонзу в неловкое положение.