Немного ночи (сборник)

Мы лежали на пологом склоне холма. Под нами была оптимистично-зеленая июльская трава, а сверху такое же веселое бело-синее небо. Легкий теплый ветер с ароматом городской пыли навевал П. мысли о пингвинах.

– Это же потрясающий пример! – волновался П. – У пингвинов самки похожи на самцов так сильно, что их не различить!

– Это ты их не можешь различать, а пингвины могут, – возразил я.

П. единственный из нашей троицы сидел на траве, а мы с Пашкой валялись вразброс и страстно боролись с послеобеденным сном.

– Зачем же они тогда трахают всех подряд? – П. произнес это с интонацией Цицерона, выкладыващего в сенате последнюю бесприглядную правду о личной жизни Катилины.

– Кого это, всех подряд? – спросил я, – Российских полярников?

– Друг друга! – воскликнул П.

– Поразительно… – заключил я, полагая, что разговор о горячих антарктических пингвинах закончен.

Но П. был не согласен. Он имел козырь в рукаве.

– Они делают это без разбору! Кто на кого попадет – независимо от пола. Попал на самку – будут пингвинчики, на самца – ну, значит, на самца.

– Ну, ладно, – сказал я, – Примем эту странную гипотезу, что они неразличимы на внешность в половом смысле. Тогда самец действительно может полезть на самца по ошибке. Но с какой стати другому самцу, на которого лезет первый, это терпеть?

– Ну, природа у них такая, у пингвинов, – сказал П. и задумался.

А я продолжил развивать наступление:

– Где ты вообще услышал про то, что пингвины не могут различать самок и самцов?

В этот момент Пашка проснулся немного и примирил нас. Он сказал:

– Это слепые пингвины.

– Что? – спросил я.

– Ну, это слепые пингвины так себя ведут, – сонно бормотал он, – Представь себя на их месте: ты один, Антарктида, мороз, темно, и так всю жизнь… Им просто очень грустно и холодно, этим слепым пингвинам.

Стоя на звездах

П. хотел, чтобы я научил его бить ногой с разворота. А у него не получалось. Что я могу поделать? Невозможно целыми днями просиживать перед монитором и бить ногой с разворота. П. думал, что я плохо показываю. Но я показывал как мог.

Беременная, которую мы поймали с картошкой, сидела и смотрела на нас. Думаю, П. хотел произвести на нее впечатление. Только ей было не до того. Она была беременная и сильно боялась. Когда вы беременны, то бояться приходиться гораздо сильнее, чем обычно. Так устроен мир, насколько я понимаю.

Она шла к остановке и несла на пару с дохленьким мужичком большую сумку свежевыкопаной картошки. Он держал за одну ручку, а она за другую. У нас как раз заканчивалась смена, и мы шли в контору, чтобы сложить дубинки и расписаться в журнале – мы работали ночными сторожами в садоводческом обществе. С нами шел папаша П. и начальник смены – бывший уголовный следователь, а теперь главный сторож.

Эти двое начали возмущаться, что она беременная, а он муж и не позволит. Я даже поверил им. А бывший следователь – нет. Мы отвели их к конторе, и беременная осталась с нами во дворе, а папаша П. и следователь завели мужичка внутрь. Через открытое окно было слышно:

– Номер участка и фамилия?

– Вы не имеете права!

– Номер!

– Не имеете!

Бывший следователь ходил по конторе кругами, а мужичок сидел посередине на табуретке и неловко оглядывался. С возмущением. Беременная нервно смотрела в окно на мужичка. П. просил его научить бить ногой с разворота. Я показывал.

Потом бывший следователь принялся листать на ходу их паспорта:

– Ишь, сорок шесть лет тебе, а бабу молодую нашел – двадцать четыре года.

– Да, – с непонятной интонацией ответил мужичок.

Мне казалось, что он должен ответить с гордостью или со стыдом. А в его голосе было что-то другое: как будто ему говорили, что у него две руки, а он пересчитывал их и соглашался.

– Пузо-то ей сам заделал?

– Да, – снова ответил он.

Они посмотрели друг другу в глаза и следователь тихо велел:

– Раздевайся.

Я думал, он откажется, а он снял рубашку и штаны.

– Тэ-э-эк! – обрадовался бывший следователь.

Мужичок был уж очень субтильным. Оба его бедра были толщиной с мою голень, заношенные трусы болтались как пустые – это была дистрофия. Туберкулезная дохлость, изъеденная синими линиями скверных татуировок. Там были купола у него на груди, православные кресты, а на плечах и коленях – четкие большие многоконечные звезды.

– Звезды! – бывший следователь подпрыгивал как ребенок, – У тебя звезды!!! Тебе пизды или милицию вызвать?

– Пизды, – мужичок сказал с той же интонацией просчитанной определенности, что и раньше.

Я даже позавидовал его спокойствию. Но тут главный сторож заорал:

– На колени!!!

И мужичок вздрогнул, заозирался, начал дрожать лицом, а потом скользнул с табуретки и стукнул коленками в пол. Бывший следователь выхватил из кучи дубинок одну – длинную ментовскую дуру – приложился по голой спине: раз, другой. На четвертый мужичок заорал коротко и выгнулся. А сторож принялся его бить по всему телу. Он так странно и быстро двигал кистью, в которой держал дубинку, что казалось – она движется сама. Малейшее движение руки заканчивалось шмякающим хлестким ударом. А мужичок молчал и удары было очень хорошо слышны.