Немного удачи

Впрочем, еды нам всем хватает, а снег защищает от ветров, поэтому в комнатах, где мы топим, достаточно тепло. За это я благодарю Господа. А вот с миссис Моррис произошло нечто ужасное, и мы с Лиллиан дважды к ней ездили.

Элоиза не хотела читать дальше, но продолжала. Она вспомнила, что миссис Моррис – мать лучшей подруги Лиллиан.

На прошлой неделе у нее родился ребенок, мальчик. Ее дочке Джейн десять, Люси пять, а Глории, кажется, два. По-моему, у нее и раньше были проблемы. Они хотели мальчика, но этот – его назвали Ральф – выглядит недоношенным. Он крошечный. День и ночь плачет, даже от груди отрывается, только чтобы поплакать. Конечно, из-за холода его приходится пеленать, а он это ненавидит. Мама говорит, в ее время ему бы тихо позволили отдать Богу душу, может, так и было бы, не знаю, но миссис Моррис никогда бы так не поступила. Я ей немного помогаю с ребенком, а Джейн в основном у нас, с Лиллиан, это ничего, потому что школа все еще работает очень редко. Джейн и Лиллиан читают книги Люси и Генри, а малышам, похоже, все равно, что слушать: про Семилетнюю войну или последнего из могикан. Каждый раз, как они прерывают чтение, Люси спрашивает: «Как там Ральфи?» Господи, как грустно!

К сожалению, Элоиза не могла не знать, чем это кончится. Раньше у них с Юлиусом были некоторые разногласия на тему потомства. Юлиус считал их долгом произвести на свет как можно больше новых мужчин и новых женщин, а Элоизу страшила перспектива подвергнуть жестокости этого мира больше детей, чем нужно. Ну а сейчас они, конечно, спорили по любому поводу, и если бы Юлиус в этот самый момент вернулся в квартиру, они бы продолжили спорить о Сталине, о процессах, о диффамации Троцкого, солидарности против правды. Своими логичными аргументами он всегда загонял ее в угол, где она чувствовала себя беспомощной: от чего она готова отказаться ради защиты собственного мнения? Он был уверен, что ею управляет католическое воспитание, а не нужды рабочего класса. Разумеется, ей труднее было перейти от опиума для народа к диктатуре пролетариата, особенно потому, что многие поколения ее предков с обеих сторон были зажиточными крестьянами, но, не разбив яиц, омлет не приготовишь.

Сама она полагала, что Юлиус, племянник и внук, правнук и так далее английских раввинов, обладал врожденной любовью и талантом к риторике, и никто не умел спорить с таким красноречием, как коммунисты. Он хотел остаться в партии, чтобы спорить с ней. А революция в Чикаго, где зародилась коммунистическая партия Соединенных Штатов, протекала вполне спокойно. Партия могла позволить себе немного контрастов. Элоиза снова взяла в руки письмо, но затем отложила его и посмотрела на часы.

– Роза, – сказала она, – сейчас придут Нэнси с мамочкой, они посидят с тобой, пока я пишу, хорошо?

Роза насупилась, но плакать не стала.

– Нэнси дергает меня за волосы, – пожаловалась она.

– Разве Мэри ее не останавливает? – Мэри, ровесница Элоизы, отвечала за составление протокола собраний.

Роза покачала головой:

– Она занята.

Элоиза взяла Розу на руки и посадила на пол.

– Так, солнышко, послушай, – сказала она. – Когда Нэнси дернет тебя за волосы, ты возьми ее за плечи, посмотри ей прямо в глаза и скажи: «Прекрати. Сейчас же». Не кричи, но говори твердо. – Встав на колени, она взяла Розу за плечи и показала, как надо сделать. – Понимаешь? Говори уверенно, но сдачи не давай, хорошо?

Роза кивнула.

– А теперь иди смотри в окошко, пока они не придут.