Немножко по-другому

Мне отчасти жаль ребят, когда приходится заставлять их читать рассказы и эссе перед аудиторией. Но другая часть меня знает, что это отличная привычка. Когда зачитываешь работу вслух, замечаешь разные нюансы. Есть большая разница между тем, как пишешь, и тем, как говоришь, и единственный способ узнать это – услышать себя. Лучше всего зачитывать вслух все, что пишешь.

Поначалу я советую читать неодушевленному предмету, а затем переходить к другу или маме. Потом наступает пора зачитывать работу перед группой. Почти каждую пару кто-нибудь делится своей работой, порой даже несколько человек. Все, кроме Гейба.

Он разговаривал и с Коулом, и со мной по поводу того, что он нервничает, когда выступает перед группой. Мы с ним прорабатывали эссе на тему детского воспоминания, такого, от которого ему не хотелось бы спрятаться под стол ввиду перспективы делиться им с другими.

Он пришел ко мне после того, как Хиллари его раскритиковала, признался, что хочет бросить мой предмет. Она сказала ему, что из него не получится интересный писатель. Я ответила, что, по моим ощущениям, у него есть талант и он имеет другой стиль, оценить который способны не все. Я гордилась собой, потому что в подтексте своих слов показала пренебрежение к Хиллари и ее взглядам на жизнь.

Перед началом пары я подошла к парте Гейба и улыбнулась ему:

– Слушай, если не хочешь читать, я могу это сделать за тебя, – предлагаю я, хоть и не стоит. Сейчас неделя перед Днем благодарения, а он отсутствовал почти весь семестр и ничего не читал группе.

– Нет, нет, – говорит он, хватаясь за край парты, – я сам. Пора собрать волю в кулак.

– У тебя отличный рассказ с меткими метафорами.

– Если меня стошнит, не раздувайте из этого трагедию, хорошо?

– Как ты дожил до такого возраста, не выступая с презентациями и не выработав к ним невосприимчивости?

– Честно? Мне приходилось часто выступать, но от этого каждый раз становится только хуже, а не лучше.

Я сочувственно на него смотрю, а затем призываю класс к порядку:

– Сейчас Гейб зачитает эссе на тему, которую мы выбрали пару недель назад: детские воспоминания. Прошу уделить ему внимание.

Занимаю место в первом ряду и слышу, как Виктор бормочет: «Ну да, самое время».

Гейб становится перед классом, стараясь зрительно казаться меньше, но почему-то от этого он выглядит еще выше и несуразнее. Он щелкает костяшками пальцев и улыбается классу. Вижу, как дрожит бумага у него в руках, но он борется с волнением и начинает читать.

В Интернете есть фотография дерева, которое оплело велосипед. История гласит, что к дереву его прислонил юноша и совсем о нем позабыл, так как его призвали на войну. Это выдумка, но, если вы раньше не видели этого фото, погуглите, когда вернетесь домой. Этот образ вас пленит.

Глядя на него, я всегда вспоминаю, как однажды, когда мне было шесть, мы с мамой зашли в магазин. Отчасти я запомнил это потому, что мама редко брала меня куда-нибудь одного. Рядом почти всегда были либо старший брат, либо одна из младших сестер. Не помню, почему я остался дома: может, приболел и не пошел в школу или папа приглядывал за остальными. Но этот день мне запомнился потому, что были только я и мама.

С нею заговорил какой-то старик, а потом повернулся ко мне и спросил, как меня зовут. Я спрятался за мамой, потому что очень боялся незнакомых людей. Может быть, нам в садике часто показывали видео с опасными людьми, так что вкупе с моей природной застенчивостью разговоры с людьми стали практически невыносимыми.

Старик был страшный, по крайней мере, для шестилетнего меня. Кожа будто таяла у него на лице, от него странно пахло. Волосы свисали неопрятными прядями, рубашка была застегнута криво, не на те пуговицы.