Немой

Кучеру время от времени проведывал его партизанский дружок, всегда румяный, всегда веселый и шумный Колядá Виктор. Работал он где-то в леспромхозе, неблизком, а тут училась дочка в техникуме: привозил ей бульбу, рыбу, называя это «госпоставкой». И всякий раз завернет в бывшие Петухи и обязательно со своим «горючим». Не рассказывайте мне сказки, что зять непьющий! Не пьют или больные, или скупые. Ты что хочешь, Кучера, чтобы про зятя твоего такая поголоска пошла? А что немой, так он у нас сразу разговорится от «полесской бронебойной».

Всю тайну Кучера даже другу не выдал, хотя на всякий случай заговаривал с ним, что, мол, если что, помоги молодым. Хотя бы перебраться в твой леспромхоз, коли там и правда так вольно вам живется. А что? Ничего такого. Но все под Богом ходим. И под НКВД. Про довоенное Коляда сечет с полуслова. В партизанах обсуждали почти в открытую. И даже теперь артачится Виктор Коляда: нас, партизан, лучше не трогайте, мы и фашистов не побоялись! Фашистов — да, но эти достанут тебя так, что забудешь, кто и что ты.

Похрабрится, побалагурит Коляда — и как бы веселее жить.

— Хорошо тебе, Полина, ты своему мужику что ни говори, а он в ответ молчит. Вот бы моей такое счастье. Или мне. В моем доме никто не молчит. Это как кому повезет. Вот эти два пальца, какой мне прок от такой руки (на правой у него лишь два пальца остались), а вот Черчиллю бы такую: Виктория! Победа!

Когда пал Берлин и даже до Петухов долетело: «Победа!» — решили отметить. Как раз и новоселье подоспело. «Дом, как звон!» — любой сказал бы. Но не каждому дано узнать, что дом этот с секретом. Франц оказался прирожденным мастером по дереву, Кучера чуть-чуть направил, а дальше уже сам за ним еле поспевал. Францева придумка: дверь в секретный чулан-простенок сделать в виде жалюзи. Досочка за досочку заходит, поднял, опустил — и ты в простенке, как в пенале, всех слышишь, а тебя не видят.

Дом еще пустоват, но стол смастерили, лавы вдоль стен, кровать, даже шкаф. Есть на что сесть, за что сесть. А тем более — войне конец. Тут и без понуканий Коляды выпьешь. Если есть что. Нашлось. Полина первая подняла свою капельку в стакане.

— Чтобы нашим детям того не знать, что нам досталось.

Мужчины невольно посмотрели на солидно сидящего за столом Павлика и на ее, уже так заметный, «новый живот». Ловя улыбку Полины, Франц вдруг понял: это же Моны Лизы улыбка, повернутая, обращенная вовнутрь! Да никакой другой «загадки» Моны Лизы не существует — помимо тайны ее беременности. В этом разгадка Джоконды: мать, улыбкой разговаривающая с ребенком, который в ней. (Вот что он сообщит отцу, когда снова его увидит. И не в Лувре, а в Петухах пришло к нему это понимание.)

Как бы уловив что-то в его мыслях, старый Кучера поднял стакан:

— За твоих, Франц, родителей. Чтобы встретились вы.

Франц тоже встал, постоял. И сел.

— Ну и правильно, — согласился Кучера, — выпьем молча.

— Нет, попробую, — снова приподнялся Франц. Постоял, подумал: — Я убил человека. Если бы жил в Германии, считалось бы: убил немца. Здесь: убил нациста. Но и так и так — человека. Если по Евангелию. Я только не знаю, на ком тот еврей.

— Не на тебе, Франц, не на тебе! — привычно поспешила на помощь Полина.

Франц невесело усмехнулся:

— Разве что групповое. Но такое преступление оценивается даже земным судом строже. Только бы на них не упало.

И снова посмотрел на Павлика и на живот Моны Лизы.

16

И надо же, чтобы они свое государственное дело приурочили к тому времени, когда Полине подоспело рожать.

Кучера и Франц, оба одинаково растерявшиеся, грели в чугунах воду, а Полина, лежа в постели, стыдясь себя, стыдясь отца, распоряжалась, что надо приготовить, с чем быть наготове, если это и правда роды. Собирались через неделю пригласить опытную бабку из соседней деревни, чтобы пожила в доме, дожидаясь срока. А тут, на тебе, началось! Теперь рассчитывать приходится только на себя — есть от чего растеряться.

На улице залаял Волк, по окнам полоснул свет от подъезжающей машины. Быстро в тайник — это они! Не крикнул, а показал Францу рукой, изменившимся лицом Кучера. И дочке:

— Ничего, ничего. Ты только не пугайся. Это у них ко мне разговор. По старым делам. А со мной ничего не сделают.

И тут под окном ударила автоматная очередь.