Немой набат. Книга третья

— Так вот, он писал царю: «Любезный брат...» Да-а. А надысь я смотрел телепередачу, как правнук, а может, праправнук Льва Николаевича Толстого — наверняка не знаю, — ну тот, который у Путина служит, докладывал президенту по культурным вопросам. В струнку тянется. Обо всем в подробностях — от театра до цирка, но про книги, я насчитал, два кратких тезиса: книготорговля хиреет, издательствам худо. А слово «литература» даже не прозвучало. Праправнук Толстого...

За столом стало совсем тихо, посуда не звякнула. Никто пока не понимал, к чему гнет Иван Михайлович, но все знали: просто так он слова не скажет. Ждали.

Между тем Гостев, тоскливо вспоминавший, как на сельской ярмарке ласкал руками потрепанные книги, как мужики грубыми пальцами зазнай, без выбора, но осторожно, почтительно брали их для подарка, решил идти до конца:

— Думаю, все же это какие-то аппаратные игры. Не может быть такого, чтобы праправнук Льва Николаевича Толстого, сидящий рядом с президентом, не сделал много доброго для русской литературы. Сделает! Но другое беспокоит. Путин похвалялся, что ни одной книги про себя не прочел... Ну, не все же книги про него хвалебные, на которые времени жаль. А критика книжная очень даже полезна. Это не газетное тявканье. Во-вторых, читает ли Путин какие-либо книги вообще, один Бог знает, а нам неведомо. Спорт у него всегда на языке, а про литературу я от него слова не слышал. Он ее в министерство цифры замуровал, книжульки! Язык у нее вырвал, заменив духовное общение фанфарными книжными выставками. — Усмехнулся. — Литературный маскарад. Культурную дистанцию держит. Не понимает, что войдет в историю тюремщиком русской литературы. Ни единого живого слова о ней не сказал, а! В президентской библиотеке уже лет десять никого не принимал. В нее и не заглядывает, наверное. Новые книги необрезанными стоят, вернее, теперь-то все в пленке. Чувствуется, ни по службе, ни для отдыха библиотека ему не нужна. Так, для порядка держат... Вот, Андрей Викторович, и ответ, отчего у людей охота читать пропадает.

Цветков, уловивший лишь часть из сказанного, рубанул:

— Я тоже слыхал — с места не сойти! — как он говорил, что ему плевать на всякие забугорные оскорбления. И верно, плевать!

— А мне, Григорий, не плевать, — твердо ответил Гостев. — Это мой президент, я его от души на царствие благословил, а он моей гордостью пренебрегает. Ты что, главное российское ругательство не знаешь? Твою мать тронут, сразу по физиономии ответишь. А тут президента великой страны оскорбляют — и плевать! Эрдоган за карикатуру в суд подал, вся нация турецкая возмутилась. А нам — плевать. Читал бы побольше, понимал бы получше, что для народа авторитет царя важен. А он вишь какой удалой: про себя книг не читает, на оскорбления поплевывает.

— Так ему что ж, на каждый чих пальцем тыкать? — не унимался Цветков, все же немного хвативший лишку.

Галина Дмитриевна решила поддержать Гостева:

— Ну что вы, Григорий, упрямитесь? — Со смехом добавила: — Упрямый муж вечно поперек постели лежит.

Но Иван Михайлович ответил по делу:

— Зачем же в открытую драку с подлецами ввязываться? У царя такие ответы есть, что обидчикам мало не покажется. В другой раз язык-то прикусят. А главное, народ не будет чувствовать себя оскорбленным. Ты же знаешь: нас тронут, мы умеем в зубы дать. А тут обиду за обидой проглатываем, потому что царю наплевать...

Аккорд вышел достойный памяти Донцова, и Дед подмигнул Цветкову:

— Гришка, а ну-ка, долей по полной.

Когда виночерпий выполнил указание, Дед поднялся, строго сказал:

— Светлой памяти Виктора Власыча. Царство ему небесное.

На этот раз все выпили до дна.

18

После Нового года Устоев позвонил Синягину:

— Иван Максимыч, есть потребность пообщаться. За городом. — Это означало, что тема не деловая.

— Та-ак... Прибывай-ка на обед в воскресенье. Клавдия будет рада.

— Мне удобнее после обеда, часов в пять. Да и настроение не застольное.

— Понял. Пришлю машину в шестнадцать часов, ты же по воскресеньям безлошадный.

По пути Петр Константинович еще и еще раз обдумывал предстоящую встречу. Разговор затевался необычный, Синягин будет поражен. Но, во-первых, без Ивана Максимовича тут никак не обойтись, а главное, именно с этим бывалым, прочным мужиком, познавшим и святое товарищество, и людскую неправду, сполна владеющим опытом жизни, можно посоветоваться по жгучим и жгущим вопросам. Привычное Устоеву военное мышление уподобляло беседу с Синягиным своего рода стратегическому предполью. Формально она ничего решить не могла, но от того, как она сложится, как повернется, удастся ли им найти общий язык, поймет ли Иван Максимович суть дела, угадает ли глубину стратегического замысла, — от этого будет зависеть дальнейший ход устоевской жизни. Вспомнился Высоцкий: «По обрыву, по-над пропастью, по самому по краю». А ведь так оно и есть. Он, Петр Константинович Устоев, волею случая оказался на самом краю, по-над пропастью, куда при поражении может рухнуть и разбиться в осколки его судьба.