Немой набат. Книга третья

Она не была воцерковленной, в детстве часослов и псалтырь не зубрила. Но после семейной трагедии перед сном каждый раз истово молилась Николаю-угоднику об избавлении от новых страшных напастей. С годами к немым, горячим и еженощным мольбам прибавилась просьба устроить будущее дочери и одарить счастьем понянчить внуков. Вера уже давно вышла из девичества; когда училась в институте, ухажеры у нее были, но так, несерьезно. А потом очень уж строга стала. В новые, непривычные для Катерины времена они по-сиротски, внатяг, на пенсию и скромную зарплату дочери, бытовали в просторной квартире. И размеренность, обыденность, скука бедного существования затягивали, все больше угнетали. Наверное, в те смутные годы она в первый раз и пошла к храму Христа Спасителя, чтобы дополнить ночные молитвы обращением к иконам, свечи во здравие поставить.

Господь услышал, дал все, о чем просила. Судьбу корить-укорять не за что. Теперь Катерина, хотя и выстарилась — годы берут свое, — почти счастлива: растет внук, Вера обустроена, с мужем живет в согласии — по глаголу Божьему. На зятя не нарадуешься, не дает теще бедствовать. Пока карантинили, он частенько заезжал по вечерам — у него же пропуск! — привозил продукты. Заодно ужинал. Веру-то с Яриком предусмотрительно отослал в Поворотиху, а холостому мужчине вечером где перекусить? Он, правда, к ресторанам привык, да они позакрывались. Потому Катерина каждый день стряпала, держа наготове свежую еду для зятя.

Виктора она поняла еще при первом знакомстве, на юбилее. Далекая от политических переживаний, Катерина жила здравым смыслом и в суждениях Донцова сразу ощутила земную правду. После ужина он не торопился в пустую квартиру, по часу, не отказываясь от второй, от третьей чашки, чаёвничал с Катериной на кухне, отвечая на ее наивные вопросы. Медленно бредя по широкому пешеходному мосту, она в тот первый после карантина поход к храму почему-то вспоминала именно ту памятную беседу с зятем.

Сережа работал в ЦК, она помнила его идейную закваску и недоумевала, как получилось, что чуть ли не все бывшие горбачевские партсекретари заделались либо чиновниками, либо бизнесменами. Виктор ответил со смехом:

— Катерина Дмитриевна, милая, да ведь на верхах перестройку для того и затевали, чтобы перевоплотиться. Тесно при Советах стало: власть есть, а жить по-западному не могут. Но знаете, дорогая моя... Конечно, я хамелеонов этих не люблю, да их уже мало осталось, по возрасту от дел отошли. А вот кого особо презираю, так это бывших шестидесятников. Помните таких?

— Знать не знала, но разговоров о них было много. Сережа говорил, у них вымыслов и двусмыслиц полно.

— Очень точно, между прочим, сказано. Если словесную шелуху отбросить, они ведь что доказывали? Что на Западе жизнь лучше, чем в СССР. Сортов колбасы больше. По заказу архитекторов перестройки телевизор только и крутил, как прекрасно жить на Западе. Ну и соблазнили народ.

— Я бы не сказала, что народ соблазнился...

— А кто, дорогая Катерина Дмитриевна, Манежку толпами наполнял? Кто на русский манер кричал «Коммуняку на гиляку!»? Да, обезумели, а теперь сокрушаются. По Леваде, ныне уже семьдесят процентов — за Сталина.

— Я те времена помню, очень уж партию, советскую власть тогда кляли.

— Так вопрос-то в чем? Сегодня то же самое и, что поразительно, те же самые! — возбудился Виктор. — Потому не люблю этих шестидесятников, что их наследники опять ту же песню затянули. Вместо колбасы подставили права человека, только и всего. Снова вымыслы и двусмыслицы, снова неправдой соблазняют.

Катерина росла сиротой. Ее отец, капитан третьего ранга, служил командиром дивизиона на линкоре «Новороссийск» и в 1955 году погиб при чудовищном взрыве на бывшем «Джулио Чезаре», отошедшем к нам по репарациям после войны. О загадках той жуткой катастрофы на севастопольском рейде рассказывала мама: то ли жахнула нетраленная донная фашистская мина, то ли диверсию устроили итальянские боевые пловцы с мини-подлодки — выяснилось, что в ту ночь по неизвестной причине сетевые ворота в бухту были распахнуты, а пеленгаторы шума отключены. Но об этом Катерина узнала позже, в лета юности, уже после отъезда из Севастополя. Жилье было служебным, и они перебрались в Москву, где в коммуналке жила овдовевшая еще в войну отцова сестра. Две вдовы ее и растили.

После школы она принимала телеграммы на почте и однажды в парке Горького случайно познакомилась с Сережей, приехавшим из тульского Щёкина навестить родных.

Да, сейчас она почти счастлива. А почему почти...