Немцы

Забыл телефон и вернулся, а Улрике — ничего, раньше бы переполошилась: а ну, не переступай порог! Посмотри в зеркало! Перекрестила бы — размашисто и сильно. Он болезненно замечал, что Улрике упускает… Напряженное внимание к нему теперь прерывисто. Не целовала на ночь, или целовала, но не говорила каждый раз новых особенных слов, или говорила особенные слова, но не таким каким-то голосом; он жаждал прежнего напряжения и даже большего, а Улрике устала, приручила и устала; он думал: и устанет еще, а его слабость требует постоянных, умножающихся подпорок, он хотел стареть радостно, умаляться, окутываясь безответственной ватой; послал Эрне «Пойдем на крестный ход?» — сразу ответила (вот как научилась быстро набирать): «Я с мамой. Не потому, что так мама сказала, а потому, что сама так хочу»; у подъезда его встречали спортсмены, двое стояли тесно — чтобы обойти, ему пришлось воткнуть ногу в обжегший сугроб. Павел Валентинович собирался сказать, что больше работать так не может, — помаргивая дальним светом, пристроился черный джип с черномордой улыбающейся парой, пассажир помахал Эбергарду сквозь летящее поперек что-то снежное; у Эбергарда затряслись ноги, он разжимал их поочередно, давя на несуществовавшие педали, но не проходило, набрал Леню Монгола — нет ответа. От поликлиники отпустил Павла Валентиновича, не мог уже больше с ним ни говорить, ни молчать; из джипа Эбергарда окликнули «эй», не оборачиваясь, он вошел в поликлинику, растер у гардероба ладонью бок, ужас селился в животе, не отпуская, он шел по какой-то поддающейся шагу доске и сох в мясную ободранную тушу с уже частично отрубленными лишними частями: сдать кровь, чтоб пускали в роддом.

Очередь на сдачу крови ожидала, пока медсестры выпьют чай, с одинаковым странным напряжением все смотрели на плазменную панель в торце коридора, на страшную картину и слушали замогильное: «Самка стрекозы пытается отложить яйца в ткань водных растений с помощью колющего яйцеклада». Кровь, подумал Эбергард. Тоже выход. Леня Монгол перезвонил:

— Пропал куда-то… Залег…

— Куда я денусь, — изо всех сил зажмурился Эбергард, согнулся, терпя боль, напугав окружающих. — Хотел с тобой переговорить, в плане совета, оперативно.

— Давай, давай, — напевал Леня Монгол, что-то еще делая попутно, какой-то тонкий ремонт, обеими руками, зажав трубку плечом. — Какой у тебя беспорядок на… послезавтра?

— Суд. Потом в любое время могу.

— Набери после суда, — закончил, захлопнулась крышечка, провернулся ключ, задвинулся ящик, пересчитанные или проверенные купюры обхватила коричневая, бордовая резинка, натянулась, крутанулась восьмеркой и — еще раз перехватила; в полную силу Леня Монгол спросил: — Как ты, устроился?

Чуть не выронив «давно»:

— Да. В среду выхожу.

— Куда? — заработала измерительная аппаратура.

— В мэрию. Не хочу в префектуру. Надо двигаться.

— Ну правильно. Кем?

— В пресс-службу, к китайцу, пока начальником отдела, но с перспективой на зама…

— Ух ты! Ну, жди в гости, чай будем пить. Давай телефон.

— Еще не запомнил, приеду — дам визитку, как полагается.

— Давай, — Леня, передохнув, взялся опять следующее что-то сооружать осторожными пальцами. — Или эсэмэсочкой телефон скинь.

Этот день… что-то… да, мэра же утвердили, словно это еще касалось Эбергарда; на такси ехал в префектуру, в строй, вдруг в надежном тепле, среди знавших его встретится Хассо, вдруг случится что-то там; таксист, намолчавшись, выпалил:

— Весь Махортовский тоннель встал! Вентиляцию отключили, все задыхаются! Коллапс! А с первого мая машин — на три миллиона больше!

Эбергард не знал: что? как? Попробовал:

— Да куда уж им заниматься городскими проблемами. Лишь бы карман набить… Ворье!

— А ветеранам пенсию пообещали в два раза больше прожиточного минимума. По четырнадцать тысяч! — и таксист нахмуренно смолк, поглядывая в зеркало, спросил:

— Это за тобой? Давай-ка я тебя высажу!

Но к префектуре джип не поехал, развернулся через сплошную, ушел на Тимирязевский и на разворот. Префектурный постовой полистал для виду журналы дежурств и почесал под фуражкой:

— Команда прошла из приемной Хассо: не пропускать. И заявки на пропуск вам не принимать. Но фиксировать, кто заказывал. Так что извиняй, — постовой не говорил раньше Эбергарду «ты»; Эбергард непобежденно достал телефон, потыкал кнопки, посторонился, чтоб не мешать проходу, приветствуя знакомых, отодвинулся еще за колонну, чтобы не слышали, кому звонит, выбрался на улицу, не отнимая телефона от головы, еще прошелся по двору и, как только его скрыл угол, двинулся в сгустившейся среде — дорожкой к метро, почувствовав: болят ноги, и оглядываясь: не догоняет никто? За деревьями не стоят? Навстречу? С надеждой выхватил телефон: звонок! Кто догадался остановить?!

— Во-первых, не опаздывай на суд. Мы должны обсудить мой гениальный план. Приходи уверенным и спокойным! И еще, мы не могли бы увидеться завтра? Надо кое-что обсудить. Не про суд.

— У тебя что-то случилось?

— Не совсем у меня. У нас.