Немые свидетели

«Отсутствие какой бы то ни было научной базы, — писал крупнейший советский специалист по истории криминалистики профессор Н. В. Терзиев, — примитивность техники, произвольность и путаность терминологии, слабость аргументации — вот характерные черты деятельности каллиграфов в качестве экспертов по судебному исследованию письма.

В XVII–XIX веках каллиграфы скомпрометировали себя ошибочными заключениями в ряде громких процессов».

В результате суды стали с величайшим недоверием относиться к графической идентификации.

Трагикомическая история

В России сличением и распознаванием почерка занимались учителя чистописания, типографские наборщики, всевозможные писцы или чиновники. Считалось, что они вполне могут дать заключение, от которого нередко зависела судьба человека.

Вот типичный образчик:

«Протокол № 65. 1907 года июня 22 дня в гор. Калуге я, отдельного корпуса жандармов ротмистр Дурново, в присутствии нижеподписавшихся понятых, чрез эксперта неклассного художника живописи Григория Федоровича Пшика, произвел сличение почерков, коими написаны следующие документы…

При производстве сличения заключено как по общему характеру письма всех предъявленных экспертизе документов, так и по безусловному сходству начертания отдельных букв „Г“, „Д“, „д“, „а“, „ж“, „я“ и „И“, что все означенные документы писаны одной и той же рукой».

В Петербурге в конце прошлого века жил издатель Добродеев. Он издавал имевший довольно широкое распространение журнал «Живописное обозрение» и газеты «Сын Отечества» и «Минута». 9 января 1889 года Добродеев получил из Самары список подписчиков с приложением чека на 68 рублей. Издатель замешкался, не получил деньги сразу, а через несколько дней чек с его стола исчез. Он справился в государственном банке, и оказалось: по чеку с доверительной надписью Добродеева деньги получил какой-то артельщик. Фамилия артельщика оказалась мифической. То ли сумма была небольшая, то ли Добродееву не захотелось вмешивать в это дело правосудие — так или иначе дело на том и заглохло.

Но через три недели история повторилась. Чек на 134 рубля таинственным образом исчез, а на следующий день в конторе «Волкова сыновья» артельщиком Зейфертом были получены деньги. Артельщик вновь оказался фигурой мифической.

Добродеев решил сам выступить экспертом. Он попросил государственный банк и контору «Волкова сыновья» выдать ему использованные документы.

Изучая чеки, он заметил, что подписи двух артельщиков необычайно близки между собой и похожи на подписи управляющего его домом и конторой Богомолова. Решив проверить свое предположение, Добродеев обратился к двум граверам из экспедиции заготовления государственных бумаг. «Эксперты» подтвердили его догадку.

Добродеев вызвал Богомолова, просил его сознаться, обещая не возбуждать дела. Но Богомолов твердо стоял на своем: на чеках не расписывался, денег не получал.

Издатель подал в суд.

Дело это попало к следователю О. А. Кучинскому. «Экспертами» следователь пригласил уже знакомых издателю граверов экспедиции заготовления государственных бумаг Алабышева и Маттерна. К ним присоединился типолитограф Арнгольд. Все трое пришли к единодушному заключению: доверительные надписи на чеках выполнены не Добродеевым и бесспорно принадлежат Богомолову.

Тогда Кучинский пригласил в качестве эксперта еще одно лицо, фотографа Е. Ф. Буринского. Через несколько лет в «Судебной газете» Буринский рассказал об этой запомнившейся ему трагикомической экспертизе.

«Гг. эксперты, — писал Е. Ф. Буринский, — единогласно признали, что подлог совершен несомненно подозреваемым г. Б., в доказательство чего отметили множество сходных букв в тексте доверенностей и в рукописях Б. Почему-то следователь признал необходимым повторить экспертизу при моем участии, и мне пришлось, таким образом, войти в состав консультации.

Следя за мельканием карандашей гг. экспертов, быстро отмечающих сходные буквы, я заметил, что карандаши моих товарищей то и дело попадают на рукописи жены г. Добродеева, сшитые вместе с рукописями Б.; было очевидно, что у гг. экспертов „раззудилась рука, расходилось плечо“ и удержу им нет! Мне пришла в голову мысль — подсунуть, кстати, в кучу рукописей Б. первую попавшуюся на столе судебного следователя бумагу, что я и сделал очень искусно. Когда же гг. сведущие люди дошли до подсунутой рукописи, то сейчас же отметили на ней 8 букв, сходных с буквами доверенностей, воображая, что имеют дело с рукописью Б.

Я тут же попросил г. следователя занести это обстоятельство в протокол и, кроме того, сам письменно изложил происшествие. Оказалось в конце концов, что гг. эксперты признали своим заключением виновными в подлоге доверенностей сразу трех лиц: г. Б., жену потерпевшего Добродеева и — о ужас! — самого следователя, многоуважаемого Ореста Антоновича Кучинского, так как подсунутая рукопись была написана его рукою!!!

Г[осподин] Б. был тотчас же освобожден от подозрения».

Потом выяснилось, что виновником в подлоге оказался совсем другой человек, тоже работавший в конторе Добродеева.