Немыслимое путешествие

Приступы хандры повторялись, мне стоило немалого труда справляться с ними. Шел пятый месяц моего одиночества в океане — четыре месяца я наедине со своими мыслями, один несу все бремя ответственности за яхту и за себя. Нет, я не стал человеконенавистником, я с нетерпением ждал конца плавания. Но встречаться с людьми, пока оно длилось… В общем разница тут примерно такая же, как если бы идти спокойно посреди океана или лавировать у берегов. В открытом море опасаться нечего, а стоило мне приблизиться к суше, как я тотчас начинал думать о всяких опасностях, обо всем том, что могло подвести. Наверное, этим объясняется, почему меня так напугала дождевая туча. Я боялся не чего-то в частности, мне вообще было страшно. Вероятно, встречи с телевизионщиками и рыбаками у Новой Зеландии, разговоры с людьми, дом которых находился неподалеку, которые, расставшись со мной, вскоре возвращались домой, для которых я был всего лишь случайным эпизодом в их повседневной жизни, — все это, как мне кажется, посеяло сомнения в моей душе: ведь я был один на малом суденышке, и мне до дома предстояло еще пройти не один десяток тысяч миль.

Разбираясь в своих чувствах, силясь совладать с ними, я, как мне кажется, во многом постиг психологию людей, избирающих уединение, отшельничество, любящих одиночные приключения. И узрел кое-что в своей собственной психологии. Не могу сказать, чтобы я остался доволен. Выяснилось, что есть вещи, которых мне надо остерегаться. Не подумайте, что я только и делал, что копался в собственной душе. Ничего подобного. Большей частью моя голова была занята чисто практическими вопросами: какие паруса поставить или убрать, чтобы выжать максимум из яхты, какой курс выгоднее, как исправить ту или иную поломку, что приготовить на обед. Но, оставаясь наедине с собой, человек невольно задумывается над жизненными проблемами. Не скажу, чтобы мои мысли были очень глубокими. Но из песни слова не выкинешь.

Я размышлял о будущем. Что ожидает меня впереди? Я не знал (и сейчас не знаю). Некоторые мысли я изложил в письме Филу Уолфиндену, которое собирался передать при очередном рандеву.

«После девяти лет в парашютных войсках, — писал я, — я, наверно, только и гожусь на такие дела, как это. Из парашютных войск не вынесешь ничего такого, что может пригодиться в гражданской жизни…»

С горечью думал я о том, как неохотно многие британские фирмы берут на работу новых людей.

«Что плохо у нас в Соединенном королевстве, — продолжал я, — так это предубеждение компаний против свежих идей, новых сил. В Америке человек за свою жизнь может поменять профессию три-четыре раза, а у нас, если стал счетоводом, так на всю жизнь счетовод. Если у тебя нет 99-летнего стажа в качестве клерка, тебя даже рассыльным не возьмут».

Разве это справедливо? Вероятно, на моих рассуждениях отразилось и то, что мне самому с шестнадцати лет пришлось сталкиваться с немалыми трудностями. Видишь, как люди выполняют работу, которая тебе вполне по силам, и знаешь, что тебе этой работы не видать, как своих ушей. Меня это возмущало. Правда, грех был бы сетовать, что мне вовсе не предоставилось никаких шансов проявить себя. Ведь получил же я «Бритиш стил» — превосходный шанс. Разумеется, от меня потребовались определенные усилия, чтобы добиться своего, чтобы я вот сейчас был в Тасмановом море на борту яхты, завершающей кругосветное плавание. Но я был многим обязан другим людям, которые пошли на риск, сделали ставку на меня. И я пытался выразить свою благодарность Филу Уолфиндену:

«Для меня совершенно очевидно, что без тебя мы никогда, ни за что не уложились бы в срок. Только твоя непреклонная верность делу, твои неустанные усилия позволили мне стартовать 18 октября. Я не нахожу слов, чтобы выразить свою благодарность».

А как выразить свою благодарность Фрэнку Элину? Когда у мыса Горн сломался мой автопилот и я сообщил об этом по радио домой, Фрэнк тотчас заказал новые детали и предложил выслать их к месту какого-нибудь очередного рандеву. Я отказался. Это вовсе не было выражением неблагодарности — я очень, очень благодарен Фрэнку. Но мне хотелось обойти вокруг света с тем снаряжением, с которым я стартовал. Будет капризничать, будет ломаться — я должен сам, своими силами исправить, наладить. При серьезной аварии, которая вынудила бы меня зайти в порт, я, конечно же, отремонтировал бы и автоматическое рулевое устройство. Но пока можно было идти так, я предпочитал идти так. Надеюсь, что Фрэнк и все остальные, кто участвовал в этом деле, поймут меня. Думаю, что поймут.

2 марта до Тасмании оставалось 110 миль, а меня сковал штиль. Если бы не этот штиль, я еще мог рассчитывать пройти за семь дней от Новой Зеландии до Тасмании, теперь же нечего было и надеяться на это. Над Тасманией установилась «область высокого давления», и я ровным счетом ничего не мог с ней поделать. Я продолжал писать письма для передачи при рандеву и позволил себе выпить стопку виски.

Штиль затянулся. Слово журналу: