Ненавидь меня

Жду, что он начнет меня дразнить, особенно после предупреждения, которое сделал пару дней назад, но он молчит… за что я ему сейчас благодарна.

Внутри все опускается, когда он глушит двигатель. Больше всего на свете хочу убежать подальше от этой адской дыры и забыть обо всех и обо всем.

Нокс замирает, вертя ключи на пальце, словно ожидая, что я сделаю первый шаг.

Но я не могу.

Замираю на пассажирском сиденье джипа, не желая выходить.

Потому что знаю, что стоит мне это сделать, начнется настоящий ад.

Одинокая слезинка скатывается по щеке, чувствую себя такой униженной, что закрываю глаза, сжимая жемчуг, подаренный отцом.

Боже, как бы я хотела, чтобы он был сейчас здесь.

— Ты опоздаешь, — говорит Нокс спустя минуту.

— Я не против.

Его челюсть сжимается: — Бродяга…

— Ты, блядь, не понимаешь, — огрызаюсь в ответ, желчь подступает к горлу. — Мне нравилось быть неудачницей. Да, иногда это было отстойно, и мне было одиноко, но по большей части я оставалась незамеченной. Никто не обращал на меня внимания, и всем было наплевать на то, что я делала, — крепче цепляюсь за жемчужины. — А сейчас? Я никогда не смогу слиться со стеной. Никогда не смогу войти в класс и не думать, что шепот, который слышу, относится ко мне. Когда люди посмотрят на меня сейчас… в их глазах я уже не буду зажатой ботаничкой, которая носит жемчуг и получает хорошие оценки. Они будут видеть меня только с членом во рту. И подумают, что это все, чего я стою.

Он откидывается на сиденье.

— Ты права, — его голос отдается низким рокотом в ушах. — И что ты собираешься с этим делать?

Не понимаю, на что он намекает.

— Что ты имеешь в виду? Я ничего не…

— Вот именно, — огрызается, прерывая меня, — ты ни черта не можешь сделать с тем, что произошло, — он открывает дверь и выходит. — С таким же успехом ты можешь войти и признать это.

Господи. Он сумасшедший.

— Быть шлюхой?

— У девяноста девяти процентов девчонок, разгуливающих по школе, был член во рту, Бродяга. Ты, блядь, не особенная.

— Может, это и правда, но их не накачивали наркотиками и не записывали на пленку без их…

— Бу-бу-бу, блядь, — насмехается он, прежде чем заговорить серьезно. — То, что их восприятие тебя изменилось, не значит, что изменится и твое.

С этими словами он захлопывает дверь и направляется к машине Шэдоу.

Хотя Нокс и грубый мудак, в чем-то он прав.

Я не могу изменить то, что произошло, или то, что люди будут думать обо мне теперь.

Но могу изменить свою реакцию на это.

Я все еще могу быть ботаничкой, который носит жемчуг и получает хорошие оценки.

Кроме того, до окончания школы осталось всего несколько месяцев. Я больше никогда не увижу этих людей.

Вылезаю из джипа с гордо поднятой головой, игнорируя все шепотки и тычки пальцами, пока иду к своему шкафчику.

— Ты в порядке? — спрашивает Бри, когда я перекладываю учебники в рюкзак.

— В порядке.

И хотя это неправда… притворяюсь, что это так.

Потому что создавать вымышленный образ для окружающих — то, в чем я всегда была хороша.

— Выспался?

На лице Кена Ракмана отражается замешательство, когда тот открывает глаза и оглядывает пустое футбольное поле.

Он пытается пошевелиться, но это ему ничего не даст, потому что он прикован наручниками к игровому табло.

— Какого хрена? — борется с наручниками, но учитывая, что движения слабые, он еще не пришел в себя. — Что, черт возьми, ты делаешь, урод?

Взяв полицейскую дубинку отца, хлопаю ее концом по своей раскрытой ладони.

— Мне нравится называть это — отплатить той же монетой.

Из-за сонливости, вызванной торазином, который я подсыпал ему в бутылку с водой перед школой, его речь невнятная. Подумывал о том, чтобы накачать его снотворным, как они это сделали с Аспен, но хочу, чтобы он запомнил каждый момент.

— О чем ты говоришь?

Останавливаясь, осматриваю дубинку.

— Я слышал, ты немного повеселился с моей сводной сестрой в эти выходные.

Он фыркает: — Скорее, она немного повеселилась со мной, если ты понимаешь, о чем я…

Бью его дубинкой по щеке и ухмыляюсь, когда струйка крови сочится из его рта.

— Почему тебя это волнует? — выплевывает, его лицо искажается от боли. — Все знают, что ты ненавидишь Аспен. Черт, если уж на то пошло, я оказал тебе услугу, урод.

Наклонившись, приближаюсь к его лицу: — Я не нуждаюсь в твоих услугах.

На его лице снова появляется замешательство.

— Ладно. Принято к сведению. Но я все равно не понимаю, почему ты защищаешь ее.

Бью по другой щеке открытой ладонью, потому что такой человек, как он, не заслуживает моих кулаков.

— Слышал, ты поступил в Нотр-Дам.

Он приподнимает бровь: — Да… да, поступил. Но какое, блядь, это имеет отношение к делу?

Пронзительный вой прорезает воздух, когда бью дубинкой по его правому колену, наслаждаясь хрустом, который оно издает.

— Поздравляю, чувак. Жаль, что ты не будешь играть за них в футбол.

Или за кого-нибудь еще.

По его крупной фигуре пробегает дрожь.

— Мне жаль, Нокс. Это то, что ты хочешь услышать?

Нет. Слишком поздно извиняться. Что сделано, то сделано.