Ненависть

— Так ты помнишь о нашем уговоре?! Кто тебя вчера тянул за язык? Чем тебе помешал Иннокентий Окатов?

Фешка виновато теребила огрубевшими пальцами концы рваного полушалка и молчала. Что она могла ответить злому, еще не протрезвевшему после вчерашнего гульбища хозяину? Ведь все, что она думала об Иннокентии Окатове, она высказала вчера в совете, сама толкам не зная, как у нее сорвались с языка эти полные обиды и гнева слова, рожденные в ее сердце глухой и словно даже беспричинной ненавистью к Окатову.

Пьяный и мрачный Силантий Пикулин стоял в вызывающей позе перед батрачкой; долго ждал ее ответа на грозные вопросы. Но Фешка молчала. И Силантий понял, что он не дождется от нее ни слова. Вот почему он решительно бросил к ногам Фешкй ее вещевую корзинку и, сатанея от нового приступа злобы, вполголоса прохрипел:

— Катись к чертовой матери на все четыре стороны.

Фешка, наспех натянув на босые ноги ссохшиеся, одеревеневшие от грязи сапоги и прикрыв голову дырявой косынкой, схватила корзинку и побежала с пикулиновского двора к Соломее Дворниковой. Вдова встретила ее недоверчиво-презрительной усмешкой:

— Чего это тебе нигде места нет, девушка?..

— Талан мой такой, тетенька Соломея… — глухо проговорила Фешка и, уронив бедовую голову на ладони, заплакала.

— Ну, пенять не на кого. Язычок нас губит… — сказала со вздохом Соломея, намекая на вчерашнее поведение Фешки в совете.

Фешка смолчала, утерла концом полушалка слезы и, вся внутренне сжавшись от обиды и гнева, посмотрела на Соломею большими по-детски ясными и чистыми глазами.

Но Соломея сердито загремела самоварной трубой, отвернулась от Фешки и сухо проговорила:

— Придется тебе, голубушка, искать другую квартиру. Угла-то мне для тебя не жалко, а вот уже насчет харчей — извини. Сама знаешь, какие теперь времена…

Наступило тягостное молчание. Соломея долго возилась в кути, избегая встретиться взглядом с Фешкой. А Фешка, поникнув, долго сидела в безмолвии над корзиной, делая вид, что не может открыть замок. Наконец, глубоко вздохнув, она выпрямилась и, встретив взгляд Соломеи, сказала:

— Ну что ж, уйду куда-нибудь. Обузой не буду. Я все понимаю, тетенька. Прощайте. Не поминайте лихом.

— Бог простит… — Сухо ответила Соломея и повернулась к ней спиной.

Спустя несколько минут Фешка снова была на улице. Стояло хмурое, ветреное и дождливое утро. Неуютно и холодно было на грязной хуторской улице. Фешка шла вдоль переулка, сама не ведая, зачем и- куда Идет.

Вдруг она услышала чей-то негромкий, притворно-ласковый оклик:

— Одну минутку! Я к вам обращаюсь, гражданка Сурова.

Обернувшись, Фешка увидела рослую фигуру Иннокентия и, похолодев, остановилась как вкопанная. Иннокентий шел к ней крупным, решительным шагом. Он был в новой касторовой фуражке, заломленной на висок, и выглядел еще более молодцеватым, подтянутым и картинным.

— Разрешите вас проводить? — деликатно протягивая ей руку, проговорил Иннокентий и попытался обнять девушку.

Но в это мгновение Фешка откинулась и со всего размаха наотмашь ударила тугим кулаком по багровому виску Иннокентия. Она ударила его с такой силой, что он покачнулся и, едва удержавшись на ногах, ловко схватил слетевшую с головы фуражку.

— Какая ты сволочь! — презрительно прищурившись, брезгливо, сквозь зубы проговорила Фешка. И схватив поставленную на землю корзинку, порывистой походкой пошла от него прочь.

Иннокентий остался стоять на месте. Губы его судорожно дрожали. Лицо багровело от обиды, стыда и гнева. Он хотел броситься за уходящей девушкой и уже рванулся вперед, но, оглянувшись, замер: на плетне, уцепившись полными, пухлыми руками за колья, висела школьная сторожиха Кланька. Иннокентий понял, что Кланька все видела и теперь беззвучно смеялась над ним.

Фешка, прибавив шагу, скрылась за огородами. Оставив посреди переулка обескураженного Иннокентия, она долго блуждала без всякой цели вокруг хуторских гумен, а затем выбилась на широкую дорогу и пошла по ней в помутневшую от мелкого дождика степь. Шла она бойко, почти весело. Большое удовлетворение испытывала она оттого, что ей удалось так ловко ударить этого развязного, наглого и глубоко ненавистного человека. Но занимало ее и другое: надо было подумать о том, где удастся найти приют, ибо возвращаться на хутор она уже ни при каких обстоятельствах не могла, да и не хотела. В полдень, отшагав от хутора добрых два десятка верст, усталая и до нитки промокшая Фешка остановилась около придорожного стога и, зарывшись в пахучее свежее сено, скоро заснула молодым, здоровым сном.

На другой день, к вечеру, Фешка пришла в большое пыльное село. Здесь, в голубом бывшем, атаманском доме с мезонином, где теперь помещался райком комсомола, она дала полный отдых утомленным за многоверстный путь ногам. Отдохнув и перекусив (в корзинке нашелся кусок черствого хлеба), она с жадностью перечитала все яркие плакаты, расклеенные в простенках, и затем присмирела на подоконнике в ожидании прихода секретаря.