Ненависть

Затор наконец рассосался, повозки возобновили тяжелый ход. Похоже, отсутствия чумазого попрошайки никто так и не заметил. Ребенок в задней повозке перестал плакать и принялся возиться с тряпичной куклой. Диз смотрела на него и улыбалась, но Глодер знал, что ее здесь нет.

* * *

Дэмьен шел короткой дорогой – той, которой раньше всегда пользовался, решившись навестить Гвиндейл, и на которую не ступал уже почти три года. Это была узкая, поросшая травой тропа, – она прорезала сосновый бор, разделявший деревню и дом Гвиндейл. Жилище Клирис находилось совсем близко к тропе, начинавшейся в двадцати шагах от кромки леса и потому не видимой с тракта. Помнится, семь или восемь лет назад, когда он впервые оказался в этих краях и встретил сразу двух женщин, впоследствии значивших в его жизни несколько больше, чем лошади и оружие, его позабавило то, что эта тропа фактически соединяла два милых его – не сердцу – телу порога. Он довольно часто ездил к Гвиндейл – его тянуло к ней, и в этом не было ничего странного – гораздо удивительнее, что она обратила на него внимание. Это ему немного льстило, но главным стимулом все же оставалось ее восхитительное тело – безусловно лучше, чем у Клирис, при всех несомненных достоинствах послед– ней. Сама же Клирис в те времена была чем-то вроде транзитного пункта, но он никогда не говорил ей об этом. Кажется, она сама это понимала. А может, и нет. Тем более удивительным казалось то, что после той кошмарной ночи три года назад, когда он впервые в жизни ощутил жгучую потребность в доме, в любви, в простых и банальных человеческих радостях, он подумал не о Гвиндейл, а о Клирис. И вот теперь он с ней... и идет по давно забытой тропе, по которой ходить зарекся в то сырое утро, когда явился к Клирис, смирный и покорный, как побитая собака. Он готов был лизать ей руки, спать у ее ног – стоило только приказать, он сделал бы все, лишь бы она приняла его. Тогда это казалось ему самым важным, что она может сделать. А она ничего не потребовала. Может, потому он и пришел к ней, а не к Гвиндейл – та всегда знала, как много значит для него, охотно пользовалась этим и наверняка потребовала бы от него невозможного за право спрятаться под ее крылом от самого себя. Впрочем, она всегда требовала невозможного. Это была профессиональная привычка. Потому он и пожертвовал тем слабым, но все же ощутимым притяжением, что испытывал к ней, ради безотказной и до смерти влюбленной в него Клирис. И, кажется, совершил ошибку.

«Думаешь, у тебя был выбор? С чего ты взял, что она приняла бы тебя?»

В самом деле. И, может, поэтому он не пошел к Гвиндейл? Потому что знал, что она откажет, – а он тогда не вынес бы отказа? И если задуматься, разве могла бы она не отказать? Разве имела на это право?..

Но теперь он все же шел к ней. Три года спустя он снова ступил на тропу, когда-то соединявшую его любовниц, а теперь – его жену и... стоп, а кто он теперь Гвиндейл? Бывший любовник? Не самый лучший статус. Тропа заросла, местами травой, короткой, густой и пахучей, а кое-где – мелким ломким кустарником, рассыпавшимся от малейшего прикосновения. Этот бурьян довольно легко извести, но уже само его наличие наталкивает на определенные мысли, верно?..

Что если тропа, соединявшая их, тоже заросла бурьяном? И что если Гвиндейл не захочет выкорчевать сорняки? Что будет значить желание Дэмьена перед ее волей – тем более что он снова хочет использовать Гвиндейл в своих целях, хотя и не знает как. И... разве ему неизвестно, что она привыкла требовать плату за ответы?

Сосновая ветка хрустнула под его ногой. Дэмьен остановился, посмотрел вниз, нагнулся и поднял с земли зарывшуюся в палые листья шишку. Стряхнул с нее приставшие рыжие иглы, сдул землю, повертел в руках. Шишка была большой и кособокой; асимметричная форма и выпуклая черная макушка делали ее похожей на одноглазую старуху. Дэмьен слабо улыбнулся, сунул шишку в карман и пошел дальше.

Раньше эта дорога отнимала у него не более часа. Сегодня он, кажется, шел немного дольше. Наверное, из-за бурьяна. Наверное.

Серые стены вынырнули из стройных рядов сосновых тел. Похоже, они еще больше обветшали за эти три года. Неровные глыбы выпуклых камней кладки покрылись мхом почти полностью, только кое-где среди грязно-зеленого влажного ковра еще просвечивали серые пятна; появилась плесень. Почерневшие ставни, оккупированные древесным грибом, похоже, не раскрывались несколько лет, и было очень сомнительно, что их закостеневшие от проржавевших насквозь петель створки можно будет раздвинуть без помощи лома. В расщелинах потрескавшегося и подгнившего дерева деловито копошились муравьи. В целом огромное и некогда внушительное здание напоминало вывороченный из земли грязный валун, словно в насмешку брошенный посреди залитой солнцем поляны.