Ненависть

— Да что ты, ей-богу? Не то ты, не то говоришь. Помилуй, как я могу в тебя не верить? Наоборот… Сердечно рад, что смел ты и дерзок по-прежнему. Знаю, знаю, Егорыч, есть у тебя еще порох в пороховницах. Есть! — с горячей убежденностью сказал Азаров, дружески хлопая по могучему дыбинскому плечу.

— В силе пока. Этого отрицать не приходится…— без тени смущения запросто признался Елизар.

До приезда в зерносовхоз Елизар Дыбин не видывал трактора. Однако, появившись во вверенном ему пятом отделении совхоза в качестве управляющего, он делал вид, что знаком с устройством любой машины не хуже любого механика, и механизаторы верили ему.

На первых порах, когда Елизар Дыбин принял пятое отделение, Азаров заглядывал к нему раза по два в сутки. Внимательно наблюдая за Елизаром, Азаров осторожно давал ему кое-какие хозяйственные и технические советы, старался, не задев обостренного дыбинского самолюбия, всячески помочь ему освоиться с непривычной для него обстановкой, овладеть техникой управления производством, заручиться доверием коллектива. Но скоро, убедившись во вдохновенной сноровке, в реши-

тельности, в умных, практических расчетах и действиях Дыбина, Азаров решил дать ему больше самостоятельности, простора для личной смекалки, для творческих поисков и инициативы. Директор все реже и реже стал появляться в дыбинском отделении.

Первое, о чем одобрительно заговорили рабочие с появлением Елизара Дыбина в роли нового управляющего,— это о полном отсутствии доселе обильных, многословных приказов. Прежний управляющий отделением общался с коллективом только через приказы. Стремительно облетев, бывало, на жеребце пахотные массивы и заметив или огрех, или длительную остановку В борозде тракториста, зачастую даже не выяснив причин вынужденного простоя, мчался он во весь опор к нолевому стану и собственноручно отмечал в приказе все уловленное его недремлющим оком.

Писал он эти приказы от руки, с поразительной быстротой, но весьма неразборчиво и, заклеив ими решительно все специально воздвигнутые по его распоряжению огромные щиты из фанеры, потом оклеивал своими сумбурными сочинениями даже брезентовые полевые палатки. Когда находчивый управляющий ухитрился заклеить очередными приказами доску производственных показателей, Азаров публично, в присутствии всего

коллектива, назвал его бюрократом и здесь же объявил ему, что он отстранен от работы. Но даже и при столь бессланиом конце не мог обойтись ретивый службист баз соответствующего официального оформления.

Он нацарапал куриным почерком на блокнотном листке:

«П р и к а з

С сего числа сего года я отстраняюсь от вверенной мне должности управляющего отделением № 5, как не соответствующий, согласно мнению директора, своему прямому назначению, и посему вышеуказанную должность освобождаю.

Основание: устное заявление директора Степного зерносовхоза т. Азарова.

С подлинным верно. Подписал:

Денис Сироткин».

Елизар начал было впадать в другую крайность: он не хотел признавать в практике своей работы решительно никакой канцелярии.

— А зачем, скажите на милость, мне эти бумаж-

ки?! — искренне недоумевал он.— С рабочим я словесно договорюсь. Дирекции вместо письменности любые цифры наизусть, когда угодно, докладать буду. Я в бумагу, как в бабу, не верю! Письменность и стереть, и дождиком намочить, и вообще потерять можно. А вот в башке у меня ничего не сотрешь. Тут риску меньше. Голова-то понадежней — ее ты не так скоро обронишь!

И он действительно с поразительной четкостью запоминал проценты и цифры выработки по декадам, по сменам, по отдельным индивидуальным заданиям каждого тракториста. Он отлично знал, лучше любого тракториста, где, когда и сколько тот сэкономил или пережег горючего, и производственные сводки в дирекцию подавал только устно, пока не приставил к нему Азаров личного секретаря — управляющего канцелярией отделения.

И вот впервые за всю свою малоуютную в прошлом жизнь очутился Елизар Дыбин в положении человека, которого уважал и которому подчинялся целый коллектив. С каждым днем все острее и больше ощущал Елизар новое, доселе не ведомое ему чувство. Это было чувство огромной, все нарастающей радости общения с молодыми, здоровыми, сильными, работящими людьми. Просторней казались теперь Елизару окрестные горизонты, и чувствовал он, как молодел теперь с каждым новым днем не только телом, но окрыленной, просветлевшей душой.

А ведь еще совсем недавно, там, на родимом хуторе, все чаще и чаще подумывал он о незаметно, исподволь подкравшейся к нему старости. «Неужели все?! — не раз мысленно спрашивал он себя с усмешкой и тут же заключал:— Выходит, так. Близок срок. Отбурла-чила, отколесила по белому свету бесприютная моя жизнь — шабаш!» И было горько думать, что прошла, отмерцала незавидная его жизнь неудачника, как мерцает текучее марево в жаркий летний день над опаленной суховеями степью…

Что заметного, необыкновенного совершил он в ушедшей в прошлое жизни? Зашиб насмерть броском через голову знаменитого степного борца-богатыря? Свирепых цепных кобелей с пьяных глаз смирял для потехи?! Только-то?!